Дина Оттом - Двери в полночь

— Помнишь нашу любимую забаву в детстве?

Изабель, тоже уже собравшаяся уходить, обернулась, посмотрела ему в глаза и как можно безразличнее ответила:

— Конечно помню.

А потом день кончился, и наступили сумерки.

Те, кто шел Вниз, вышли на площадь, под легкий моросящий дождь. Мы с Шефом и Оскаром стояли у самого Столба, оглядывая «войско». Я насчитала около восьмидесяти нелюдей, и, хотя они казались довольно внушительной толпой, я понимала, что на самом деле это просто горстка отчаянного пушечного мяса. И похоже, сами они это тоже понимали.

Со смесью радости и грусти я увидела Вел, которая, совершенно простуженная на вид, чихала без остановки; рядом стояла Крапива в своем неизменном зеленом плаще и капюшоне, накинутом на огненно-рыжие волосы; как всегда меланхоличная Китти, не выпуская сигарету изо рта, взмахнула рукой в знак приветствия, рядом с ней хмурый и сосредоточенный Виктор о чем-то быстро говорил по телефону; мрачно сжимала и разжимала кулаки Жанна, сжав губы в упрямую линию; ярким пятном в наступающей серости светились лисички, продолжая шутить и то и дело перебивая друг друга. Я не слышала, о чем они говорили, но их самообладание поражало. Остальных я просто не знала или видела только мельком.

Шеф, на всякий случай не выпускающий мою руку, переглянулся с Оскаром и едва заметно пожал плечами.

Он пронзительно свистнул, привлекая внимание, и, когда все повернулись, махнул рукой:

— Ну что, вжарим рока в этой дыре?!

Одобрительный гул был ему ответом, и мы прыгнули Вниз.

В том, как из ниоткуда один за другим появляются оборотни, отходя в сторону и освобождая место следующим, было что-то торжественное. Никто не болтал, не шутил, не лез за сигаретами в карман. Все они, оказавшись Внизу, подходили ближе к Шефу, аккуратно вставая у него за спиной, только Оскар и Всполох стояли рядом. Я хотела было тоже отойти назад, но Шеф удержал меня:

— С твоей способностью теряться и влипать в неприятности, мне будет спокойнее, если ты останешься тут.

Небо Нижнего Города было ясным и черным, наполненным таким количеством звезд, какого никогда не увидишь Наверху. Нелюди все прибывали и прибывали, и на мгновение во мне шевельнулась надежда, что у нас есть шанс.

А потом я повернула голову.

Там, где начинался Невский проспект, уходящий вперед среди темных тяжелых зданий, стоял Доминик. Сейчас на нем не было этой дурацкой одежды провинциального туриста — только черная сутана, наглухо застегнутая под горлом и доходящая до пола. Его почти белые волосы, казалось, светились в окружающей темноте, лицо было бесстрастно и жестоко. Меня бросило в дрожь от одного взгляда, а он, увидев меня, наклонил голову и издевательски улыбнулся.

А за ним — за ним была армия. Вся улица будто шевелилась от переступающих с ноги на ногу нелюдей — расправляющих крылья, скалящих пасти, полные клыков, протягивающих вперед лапы с выставленными напоказ когтями. Все они казались одной огромной черной тварью, лениво шевелящейся у него за спиной.

Это просто не могло быть реальностью. Это был ночной кошмар.

Я невольно попятилась, крепче сжимая руку Шефа, и нелюди Доминика отозвались насмешливым воем, лаем, стоном. Он усмехнулся:

— Смотри, Шеф, твоя девочка боится, — он сделал шаг вперед, победоносно закинув голову, — может быть, сдашься без боя?

— Не цепляйся к маленьким, Доминик, — Шеферель улыбнулся, и я увидела, как вытягиваются его зубы, превращаясь в клыки. Черты лица его заострились и неуловимо изменились, лишая всякого сходства с человеком.

Доминик улыбнулся:

— Не знаю, кто ты, Шеферель, но такие фокусы здесь никого не напугают. Последний раз предлагаю: уходи.

— Нет.

Доминик небрежно пожал обтянутыми черной тканью плечами:

— Как скажешь.

Будто по сигналу, черная тварь за его спиной рассыпалась и кинулась вперед, поглощая улицу.

Я думала, что уже никогда не испугаюсь так, как боялась раньше.

Я ничего не знала о страхе.

Не в силах пошевелиться, будто ноги приросли к земле, я стояла и смотрела, как на нас надвигается мешанина из клыков и когтей. Я видела глаза, горящие азартом охоты — той звериной жаждой убийства, которая присуща только хищникам, — видела распахнутые пасти, готовые впиться в тело и рвать его на части, превращая в груду бесполезного, бесформенного мяса.

Я не была воином. Я была трусом.

Мне было страшно. Не так, как в детстве ты боишься экзамена или темноты, нет, мне было страшно до оторопи, до беззвучного воя, вырывающегося из пережатого горла. Мне хотелось развернуться и бежать, бежать, пока не кончится мир, пока я не упаду от усталости, — лишь бы оказаться дальше от этого кошмара. На войне у страха появляются новые, недоступные в мирное время пределы.

Я оглянулась: из-за спины Шефа, на ходу обращаясь, вперед кинулись оборотни. Я видела двух одинаковых лис, скалящих морды с частоколом мелких, острых зубов; видела нескольких волков, летящих по земле неслышной тенью. На моих глазах обратился Черт, и рядом с ним, мгновенно изменившись, белым близнецом скользнул вперед Всполох. Я видела черную непроницаемую тень, обнажившую алую морду в ужасном оскале, — пантера бросилась в самую гущу, и я услышала, как тут же хрустнула, перекушенная, чья-то шея. Рядом с ней бежала, почти полностью превратившись, ласка.

Все смешалось в одну дикую, смертельную массу, наполняя воздух криком, воем и рычанием, от которого можно было оглохнуть. Звук рвущейся плоти и ломаемых костей, криков раненых и рычания нападающих проникал в мозг, просачивался в зажатые уши. Звери и не полностью превратившиеся оборотни разрывали друг друга на части, швыряя о стены домов, прижимая к земле. Измененные трансформацией лица, искаженные болью взгляды. Я вдруг поняла, что тихо подвываю от ужаса.

Китти рванула меня в сторону, схватив за плечи, и толкнула к Шефу. Я повернулась, недоумевая, почему он сам не принимает участия в бое, но он стоял, опустившись на одно колено, с закрытыми глазами, прижимая руки к земле. Вокруг пальцев его, сворачиваясь небольшими кольцами, стала подниматься пыль. Она все поднималась и поднималась вслед за ним, медленно распрямляющимся, и заполняла все пространство вокруг. Поднявшийся ветер подхватил ее, разнося по всей улице, запорошил дерущихся — и вдруг улицу накрыл туман. Тот самый, который омывал края города, страшный и хищный первозданный туман.

— Ко мне! — крикнул Шеф, и Китти, не дожидаясь моей реакции, швырнула нас обеих вбок.

Из стен домов, из темноты подворотен, из переулков, из воздуха рядом с нами стали выступать тени. Сначала нечеткие, бледные силуэты, с каждым шагом они обретали плотность, становясь все более ощутимыми, более яркими. Я видела лица — большеглазые, почти лишенные рта, слившегося с носом, натянутые на искореженные, изуродованные черепа. Видела тела — изогнутые, сломанные, будто лишенные опоры позвоночника.