Энн Райс - Вампир Арман

Это оказалось не так уже сложно, поскольку она, несмотря на свою любовь к свету и склонность к роскоши, расставляла канделябры по разным углам для создания настроения.

Чем меньше света, тем меньше будет заметен блеск моих глаз; это я тоже знал. И чем больше говорить, тем больше я буду оживляться, тем больше я буду похож на человека.

Молчание и неподвижность опасны для нас, учил меня Мариус, ибо в неподвижности мы кажемся смертным безупречными, неземными, а в результате даже несколько жуткими, так как они чувствуют, что мы не те, за кого себя выдаем.

Я выполнял все эти правила. Но меня охватило волнение – ведь я никогда не смогу рассказать ей, что со мной сделали! Я заговорил. Я объяснил ей, что болезнь полностью утихла, но Мариус, куда более мудрый, чем любой врач, прописал мне отдых и уединение. Когда я не лежал в постели, я был один и пытался восстановить силы.

– Держись как можно ближе к правде, так ложь получится лучше, – учил меня Мариус. Теперь я следовал его указаниям.

– А я-то уже думала, что я тебя потеряла, – сказала она. – Когда ты, Мариус, прислал мне известия, что он выздоравливает, я сперва даже не поверила. Я решила, что ты хочешь смягчить неизбежный удар.

Она была прелестна, настоящий цветок. Ее светлые волосы разделялись на пробор, густые локоны с обеих сторон унизывал жемчуг, а инкрустированный жемчугом гребень стягивал их на затылке. Остальные локоны падали на плечи в стиле Ботичелли, ручейками блестящего золота.

– Ты вылечила его, как только мог вылечить человек, – сказал ей Мариус. – В мою задачу входило дать ему некоторые старые лекарства, кроме меня, о них никто не знает. А потом я дал лекарствам время сделать свое дело. – Он говорил искренне, но мне он показался грустным.

Меня охватила ужасная печаль. Я не мог рассказать ей, кем я стал, не мог рассказать, что теперь она видится мне по сравнению с нами совсем другой, яркой, светонепроницаемой благодаря человеческой крови, что ее голос приобрел новый, чисто человеческий тембр, от которого с каждым произнесенным ей словом мои уши ощущают нежный толчок.

– Ну, теперь вы оба здесь, и должны оба приходить почаще, – сказала она. – Давайте больше не допускать таких долгих расставаний. Мариус, я бы пришла к тебе, но Рикардо сказал мне, что ты хочешь тишины и покоя. Я бы сидела с Амадео в любом состоянии.

– Я знаю, милая, – сказал Мариус. – Но, как я и сказал, ему требовалось одиночество, а твоя красота опьяняет, да и твои слова – более сильный стимул, чем тебе кажется. – В его речи не присутствовало оттенка лести, она больше походила на искреннюю исповедь.

Она немного грустно покачала головой.

– Выяснилось, что без вас Венеция мне не дом. – Она осторожно посмотрела в сторону передней гостиной. – Мариус, ты освободил меня от тех, кто имел надо мной власть.

– Это было довольно легко, – сказал он. – На самом деле, это доставило мне удовольствие. Как же они были гнусны, твои, если не ошибаюсь, родственники, и как они стремились использовать твою репутацию несравненной красавицы в своих запутанных финансовых делах.

Он покраснела, и я поднял руку, умоляя его быть поосторожнее в выражениях. Теперь я понимал, что во время бойни в обеденном зале флорентинца он прочел в мыслях жертв вещи, о которых я и не подозревал.

– Родственники? Может быть, – сказала она. – Мне удобнее было забыть об этом. Но без колебаний могу сказать, что они представляли страшную опасность для тех, кого они вынуждали брать дорогие займы и заманивали в опасные авантюры. Мариус, со мной произошли странные вещи, вещи, на которые я никогда не рассчитывала.

Мне нравилось серьезное выражение нежных черт ее лица. Она казалась мне слишком красивой, чтобы обладать мозгами.

– Я становлюсь богаче, – сказала она, – поскольку могу оставлять себе большую часть своего собственного дохода, а люди, вот что самое странное, люди, а благодарность за то, что нашего банкира и вымогателя больше нет, осыпают меня бесчисленными подарками, золотом и драгоценными камнями, да, даже это ожерелье, посмотри, видишь, это все морской жемчуг, одного размера, здесь его целая веревка, и все это мне просто дарят, хотя я сто раз уверяла их, что не имеют к тем событиям никакого отношения.

– Но как же обвинения? – спросил я. – Как же опасность публичного осуждения?

– Их никто не защищает и никто не оплакивает, – быстро ответила она.

Она осыпала мою щеку новым дождиком поцелуев.

– А сегодня, до того, как вы пришли, меня, как всегда, навестили мои друзья из Верховного Совета, почитали мне новые стихи, посидели в покое, отдыхая от клиентов и бесконечных требований своих семей. Нет, не думаю, чтобы кто-то меня в чем-то обвинил, и всем известно, что в ночь, когда свершились убийства, я находилась здесь, в обществе того ужасного англичанина, Амадео, того самого, кто пытался тебя убить, кто, конечно…

– Да, что с ним? – спросил я.

Мариус посмотрел на меня и прищурился. Он легко постучал по голове облаченным в перчатку пальцем. Прочти ее мысли, хотел он сказать. Но я и помыслить об этом не мог. Слишком она была хорошенькая.

– Англичанина, – сказала она, – который исчез. Подозреваю, что он где-то утонул, что он, слоняясь пьяным по городу, свалился в канал или, еще того хуже, в лагуну.

Конечно, господин говорил мне, что позаботился обо всех осложнениях, устроенных англичанином, но я никогда не спрашивал, что конкретно он сделал.

– Значит, считается, что ты наняла убийц, чтобы расправится с англичанами? – спросил ее Мариус.

– Похоже на то, – сказала она. – Находятся и такие, кто думает, что я также устроила расправу над англичанином. Я становлюсь могущественной женщиной, Мариус.

Оба они рассмеялись, он – низким, но металлическим смехом сверхъестественного существа, она – выше, но более хрипло, благодаря человеческой крови.

Мне захотелось проникнуть в ее мысли. Я попытался поскорее прогнать эту идею прочь. Я испытывал заторможенность, совсем как с Рикардо и самыми близкими мне мальчиками. Эта способность, на самом деле, казалась мне таким ужасным вторжением в чужую личную жизнь, что я использовал ее только во время охоты, чтобы опознать злодея, которого можно убивать.

– Амадео, ты краснеешь, в чем дело? – спросила Бьянка. – У тебя горят щеки. Дай, я их поцелую. Да у тебя жар, как будто лихорадка вернулась.

– Посмотри в его глаза, ангел, – сказал Мариус. – Они чисты.

– Ты прав, – сказала она, заглядывая мне в глаза с таким откровенным и милым любопытством, что показалась мне неотразимой.

Я отодвинул желтую ткань ее платья и тяжелый бархат ее темно-зеленой накидки без рукавов и поцеловал ее обнаженное плечо.

– Да, ты выздоровел, – проворковала она влажными губами мне на ухо.