Энн Райс - Вампир Арман

Повисла тишина. Я не мог остановить дрожь. Все мое тело тряслось. С моих губ сорвался стон. Я посмотрел по сторонам и наклонил голову, крепко сжимая руками горло, чтобы не закричать. Когда я поднял глаза, то заговорил.

– Я вам служить не буду! – прошептал я. – Я вашу игру насквозь вижу. Мне знакомы ваши писания, ваша благочестие, ваша страсть к самоотречению! Вы, как пауки, плетете темную запутанную паутину, вот и все, а кроме кровавого племени, вы ничего не знаете, вы умеете только плести свои скучные силки, вы жалкие, как птицы, вьющие гнезда в грязи на мраморных подоконниках. Ну и плетите свою ложь. Я вам служить не буду!

С какой любовью они на меня посмотрели.

– Ах, бедное дитя, – вздохнула Алессандра. – Твои страдания только начинаются. Так зачем страдать во имя гордыни, не во имя Бога?

– Я вас проклинаю!

Сантино щелкнул пальцами. Почти незаметно. Но из темноты, из дверей, спрятанных в земляных стенах как немые рты, явились его слуги, в широких одеяниях, в капюшонах, как раньше. Они схватили меня, обезопасив руки и ноги, но я не сопротивлялся.

Они потащили меня в камеру с железными решетками и земляными стенами. Но когда я попытался прорыть себе выход, мои скрюченные пальцы наткнулись на окованный железом камень, и дальше копать было бесполезно.

Я лег на землю. Я плакал. Я оплакивал своего господина. Мне было все равно – пусть меня слышат, пусть надо мной смеются. Я знал только, как велика моя потеря, и потеря эта равнялась по размеру моей любви, а узнав размер своей любви, можно как-то почувствовать ее величие. Я все плакал и плакал. Я ворочался и ползал по земле. Я цеплялся за нее, рвал ее, а потом лежал без движения, и только немые слезы текли по моим щекам.

Алессандра стояла за дверью, положив руки на прутья решетки.

– Бедное дитя, – прошептала она. – Я буду с тобой, я всегда буду с тобой. Только позови.

– Ну почему? Почему? – выкрикнул я, и каменные стены отозвались эхом. – Отвечай!

– В самых глубинах ада, – сказала она, – разве демоны не любят друг друга?

Прошел час. Ночь подходила к концу. Я испытывал жажду.

Я сгорал от жажды. Она это знала. Я свернулся на полу, наклонил голову и сел на корточки. Я умру прежде, чем смогу еще раз выпить кровь. Но больше я ничего не видел, больше я ни о чем не мог думать, больше я ничего не хотел. Кровь.

После первой ночи я решил, что умру от жажды. После второй я думал, что с криками погибну. После третьей я только представлял ее себе в мечтах, отчаянно плача и слизывая с пальцев кровавые слезы.

Через шесть таких ночей, когда жажда стала совершенно невыносимой, мне привели отбивающуюся жертву.

Я почуял кровь из конца длинного черного коридора. Я услышал запах прежде, чем увидел свет факела.

К моей камере волокли здорового, дурно пахнущего молодого мужчину, он брыкался и проклинал их, рычал и брызгал слюной, как безумный, крича от одного вида факела, которым его запугивали, подгоняя мне навстречу. Я вскарабкался на ноги, что стоило мне больших усилий, и рухнул на него, рухнул на его сочную горячую плоть и разорвал его горло, одновременно смеясь и плача, давясь кровью.

Ревя и спотыкаясь, он упал. Кровь, пузырясь, текла в мои губы и на мои тонкие пальцы. Они стали совсем как кости, мои пальцы. Я пил, пил, пил, пока не напился досыта, и тогда простое удовлетворение голода, простое жадное, ненавистное, эгоистичное поглощение благословенной крови затмило всю боль и все отчаяние.

Меня оставили одного наслаждаться своей прожорливостью, своим, бездумным, непристойным пиршеством. Потом, отвалившись от жертвы, я почувствовал, что видеть в темноте стало яснее. Стены снова заискрились капельками руды, как звездный небосвод. Я оглянулся и увидел, что убитой мной самим жертвой был Рикардо, мой любимый Рикардо, мой блистательный и мягкосердечный Рикардо – голый, в позорной грязи, откормленный пленник, специально для этого содержавшийся в вонючей земляной камере. Я закричал.

Я ударил по решетке и стал биться от нее головой. Мои белолицые стражи подбежали к решетке и в страхе попятились, посматривая на меня через темный коридор. Я в слезах упал на труп.

Я схватил труп.

– Рикардо, пей! – Я прокусил себе язык и выплюнул кровь на его запачканное жиром, уставившееся в потолок лицо. – Рикардо! – Но он был мертв, пуст, а они ушли, оставив его гнить в моей камере, гнить рядом со мной.

Я пел «Dies irae, dies illa» и смеялся. Три ночи спустя, выкрикивая проклятья, я оторвал от зловонного трупа Рикардо руки и ноги, чтобы выбросить тело из камеры по частям. С ним рядом невозможно было находиться! Я вновь и вновь швырял на решетку вздувшееся туловище, а потом, всхлипывая, упал на землю, так как не мог заставить себя разорвать его на части кулаками или ногами. Я заполз в самый дальний угол, чтобы убраться от него подальше.

Пришла Алессандра.

– Дитя, что мне сказать, чтобы тебя утешить? – Бестелесный шепот в темноте.

Но рядом появилась другая фигура, Сантино. Повернувшись к ним, в каком – то случайно просочившемся туда свете, различить который могут только глаза вампира, я увидел, как он поднес палец к губам и покачал головой, мягко поправляя ее.

– Он должен остаться один, – сказал Сантино.

– Кровь! – заорал я. Я налетел на решетку, вытянув руку, они оба перепугались и поспешили прочь.

Так прошло еще семь ночей, и к концу последней из них, когда я дошел до такого состояния, что меня не воодушевлял даже запах крови, они положили жертву – маленького мальчика, уличного ребенка, плачущего о милосердии – прямо мне на руки.

– О, не бойся, не бойся, – прошептал я, быстро впиваясь зубами в его шею. – Мммм, доверься мне, – шептал я, смакуя кровь, выпивая ее медленно, стараясь не засмеяться от восторга, и на его личико капали мои кровавые слезы облегчения. – Пусть тебе приснится сон, сон про что-нибудь красивое и доброе. Сейчас за тобой придут святые; видишь их?

Потом я лег на спину, насытившись, и начал выискивать на грязном потолке бесконечно малые звезды из твердого яркого камня или кремнистого железа, врезавшегося в землю. Я повернул голову в сторону, чтобы не смотреть на труп бедного ребенка, который я аккуратно, словно подготовив его к савану, уложил его у стены за своей спиной.

В своей камере я увидел фигуру, маленькую фигурку. Она стояла и смотрела прямо на меня, и я рассмотрел ее выделяющийся на фоне стены полупрозрачный силуэт. Еще один ребенок? Я в ужасе поднялся. От нее ничем не пахло. Я повернулся и пристально посмотрел на труп. Он лежал

в прежнем положении. И все-таки у дальней стены стоял тот же самый мальчик, маленький, бледный, потерянный.

– Как это может быть? – прошептал я.

Но маленькое жалкое существо не смогло ответить. Оно могло только смотреть. Оно было одето в ту же самую белую рубашку, что и труп, задумчивость смягчала его большие бесцветные глаза.