Энн Райс - Пандора

Я прошла в главный зал храма – настоящая римлянка, экстравагантно накрашенная в восточном стиле. Типичное для Антиохии зрелище.

Там я нашла знакомую жрицу, а с ней – еще двоих, одетых так же официально, и жреца в старомодном египетском убранстве, только он носил не парик, а простой полосатый капюшон. На нем была короткая плиссированная туника. Когда я подошла, он обернулся и окинул меня взглядом.

Страх. Гнетущий страх.

«Беги из этого храма! Забудь о подношениях, или пусть они сами все за тебя сделают. Иди домой. Тебя ждет Флавий. Уходи!»

Я онемела от ужаса и безропотно позволила жрецу отвести меня в сторону.

«Выслушайте меня внимательно, – ласково обратился он ко мне. – Сейчас я отведу вас в священное место. Я допущу вас поговорить с Матерью. Но после этого вы должны прийти ко мне! Не уходите, не повидав меня. Вы должны пообещать, что будете приходить каждый день, а если вас снова посетят эти сны, вы подробно нам их опишете. Есть один человек, которому их следует рассказать, если, конечно, богиня не изгонит их из ваших мыслей».

«Я с радостью расскажу о них любому, кто способен помочь, – сказала я. – Я эти сны ненавижу. Но что вы так нервничаете? Вы меня боитесь?»

Он покачал головой.

«Я вас не боюсь, но мне необходимо кое-что вам доверить. Мы должны поговорить – либо сегодня, либо завтра. Непременно должны. Идите же к Матери, а потом возвращайтесь ко мне».

Меня провели в помещение святилища – место поклонения скрывали белые льняные занавеси. Я увидела свое подношение – гирлянду благоухающих белых цветов и теплый ломоть хлеба. Я преклонила колени. Невидимые руки задернули занавеси, и я оказалась в комнате одна, на коленях перед Regina Caeli, Царицей Небесной.

Новое потрясение.

Передо мной стояла древняя египетская статуя нашей Изиды, вырезанная из темного базальта. Головной убор – длинный, узкий, сдвинутый за уши. На голове – большой диск между рогами. Обнаженная грудь. На коленях – фараон, ее взрослый сын Гор. Рукой она поддерживала левую грудь, предлагая ему молока.

Меня охватило отчаяние! Этот образ мне ни о чем не говорил! Я попыталась почувствовать в нем сущность Изиды.

«Это ты посылала мне сны, Мать?» – прошептала я.

Я возложила цветы. Я преломила хлеб. В молчании безмятежной и древней статуи я не услышала ничего.

Я распласталась на полу и простерла руки, от всего сердца пытаясь сказать: «Я принимаю, я верю, я твоя, ты нужна мне, нужна!»

Но я заплакала. Все потеряно. Не только Рим и семья, но и моя Изида. Эта богиня – олицетворение веры другой нации, другого народа.

Постепенно на меня снизошло спокойствие.

Так ли это, подумала я. Культ моей Матери распространился повсюду – на севере и юге, на востоке и на западе. Силу придает ему дух этого культа. Совсем не обязательно в буквальном смысле целовать ноги изваяния. Суть в другом.

Я медленно подняла голову и села на пятки. На меня снизошло настоящее откровение. Не могу в полной мере его описать. Но я познала его мгновенно.

Я поняла, что каждая вещь есть символ какой-то другой вещи! Я поняла, что всякий ритуал есть введение в силу другого события! Я поняла, что практичность человеческого ума заставила нас изобрести эти вещи с таким духовным величием, которое не позволит миру лишиться смысла.

А эта статуя воплощала собой любовь. Любовь превыше жестокости. Любовь превыше несправедливости. Любовь превыше одиночества и осуждения.

Только это и имеет значение. Я подняла глаза к лицу богини и узнала ее! Я посмотрела на маленькую фигурку фараона, на предложенную грудь.

«Я твоя!»– холодно произнесла я.

Ее застывшие примитивные египетские черты не чинили препон моему сердцу; я взглянула на правую руку, поддерживавшую грудь.

Любовь… На это требуются силы; требуется выносливость; требуется признание неизвестного.

«Забери у меня сны, Небесная Мать, – попросила я. – Или раскрой их смысл. И укажи путь, которым мне надлежит следовать. Прошу тебя».

Потом по-латыни я произнесла слова старого песнопения:

Моя вера в эти слова была абсолютно языческой. Я верила, потому что считала: ее культ собрал лучшие идеи, какие только способен создать разум как мужчин, так и женщин. Вот в чем заключается функция существования богини; вот дух, питающий ее жизненные силы.

Пропавший фаллос Озириса остался в Ниле. А Нил оплодотворяет поля. Как это прекрасно!

Суть не в том, чтобы это отвергать, как мог бы предположить Лукреций, но в том, чтобы осознать значение ее образа. Чтобы извлечь из этого образа лучшее, что есть в моей душе.

Взглянув на прекрасные белые цветы, я подумала:

«Они цветут благодаря твоей мудрости, Мать». Я подразумевала только то, что сам мир наполнен таким количеством вещей, которые нужно лелеять, сохранять, чтить, что наслаждение великолепно уже само по себе… А она, Изида, воплощает эти концепции – слишком глубинные, чтобы называться идеями.

Я полюбила ее – олицетворение добра, именуемое Изидой.

Чем дольше я смотрела на ее каменное лицо, тем явственнее мне казалось, что она меня видит. Старый трюк. И чем дольше я стояла на коленях, тем явственнее мне казалось, что она говорит со мной. Я полностью отдалась охватившим меня ощущениям, прекрасно сознавая, что они ничего не значат. Сны остались далеко. Они казались мне загадкой, для которой непременно найдется самое примитивное решение.

С истинным рвением я подползла к статуе и поцеловала ноги богини. Ритуал моего поклонения был завершен. Я вышла из святилища посвежевшей и исполненной радости. Мне больше не будут сниться эти сны. Солнце еще не зашло. Я была счастлива.

Во дворе храма я встретила нескольких своих подруг и, удобно устроившись под оливковыми деревьями, получила от них всю информацию, необходимую для практической жизни, – как найти поставщиков продуктов, парикмахеров, где купить то или другое и еще великое множество полезных вещей.

Иными словами, мои богатые приятельницы вооружили меня исчерпывающим набором сведений, благодаря которым я смогу жить в хорошем доме, не перенаселяя его нежеланными рабами. Мне хватит Флавия и двух девушек. Отлично. Все остальное можно взять внаем или купить.

Наконец, устав от болтовни, с полной головой имен и адресов, развеселившись благодаря шуткам и рассказам этих женщин и пребывая в восторге от той легкости, с какой они говорили по-гречески – этот язык я всегда любила, – я откинулась на скамье и решила: теперь можно идти домой, теперь можно начинать.