Рэмси Кэмпбелл - Ужасы

Вечером я рассказала о прыгнувшей с колокольни девушке на собрании. Все увлеченно слушали, никто не перебивал. В группе по умолчанию на этой колокольне побывал каждый. Какие-то несколько мгновений мы все смотрели вниз и готовились шагнуть в пустоту. Признаться в том, что им нужна поддержка, было трудно нам всем: женщинам и тем мужчинам, чьи надежды на отцовство рухнули, превратились в бесформенную массу, выскользнули из лона их жен и подруг.

Я прекрасно понимаю, что маме не следует рассказывать своему ребенку некоторые вещи (сколько бы лет ему ни было) так, как порой это делаю я… Но к чему приукрашивать? Помимо любви и заботы я должна делиться с тобой правдой, ведь ты пробиваешься к жизни в опасное время.

О той девушке, которая прыгнула, женщина по имени Деника сказала:

— Никто не должен умирать так, в одиночестве. Ты успела подойти к ней? — Деника посещала собрания около месяца. — Она сказала тебе что-нибудь перед уходом? — В арендованном нами классе стало так тихо, что можно было услышать скрип стула.

— Почти ничего, — ответила я, — Она попросила простить ее, потому что знала, что поступила неправильно. Я знаю, что совсем не похожа на монахиню, но, возможно, она подумала, что я иду из церкви.

Мы все побалансировали на краю колокольни и в конце концов выбрали жизнь.

Но я подозреваю, что для некоторых из нас этот вопрос еще остается открытым.

Группа… да, группа. Надеюсь, то, что сейчас стало частью моей жизни, к тому времени, когда ты будешь читать это письмо, превратится в воспоминание о чем-то далеком.

В последнее время группы поддержки превратились в способ существования. Их сеть спонтанно распространилась по всему городу в ответ на возрастающий спрос. Группы собирались в подвалах церквей, в залах различных организаций, в городских центрах. На собраниях пили много кофе, курили много сигарет, ведь у собравшихся больше не было причин воздерживаться. Они вдруг оказались в трагическом положении, когда уже не надо думать о неродившемся.

Все, кроме меня. Даже в группах людей, собравшихся вместе, чтобы пережить свои потери, которые трудно осознать, я не была до конца своей. Если где-то и существовала женщина, оказавшаяся в моем положении, которой повезло и она вынашивает одного из уцелевших близнецов, я о ней ничего не слышала.

Нашу местность захлестнула волна спонтанных выкидышей. Как еще описать то, что происходит? Сначала беременность прерывалась у отдельных женщин, потом у десятков, эпидемия захлестнула все этнические группы, все социальные слои, дотянулась до маток в городах и пригородах. Сегодня это явление продолжает ставить в тупик министерство здравоохранения, так же как и после первого всплеска выкидышей… частью которого, как это ни печально, была и я. Задействованы центры контроля над распространением заболеваний, но никаких выводов пока сделать нельзя. Ничего не найдено ни в воде, ни в воздухе, ни в соскобах с шейки матки. Никаких генетических отклонений в тысячах образцов спермы, никаких токсинов в продуктах питания. Вернее, я бы сказала: все не хуже, чем обычно, все в пределах «безопасной», разрешенной медиками нормы. Но я-то думаю о тебе и стараюсь по возможности есть натуральные продукты.

Я начала посещать собрания группы в северной части города, когда переехала к родителям после того, как эпидемия украла у нас твоего брата. Тогда это было способом на пару часов освободиться от их опеки, они взяли себе привычку ходить вокруг меня на цыпочках, словно я хрупкая фарфоровая ваза, которая разобьется от любого резкого движения.

Вот только в этой первой группе было не лучше, чем с твоими бабушкой и дедушкой. Да, они все знали, что я чувствую. Я знала, что чувствуют они. Мы понимали друг друга… до определенной степени. Но я не была одной из них, больше не была, если вообще была когда-то, и они знали об этом. Они видели, что я одеваюсь не так, как они, что у меня другая прическа. Они, наверное, считали, что я случайно забрела в чужой район, и не могли представить себе, что я помню, каково это — расти среди таких, как они, быть такой же.

Ты скажешь, что такое бедствие, как эпидемия выкидышей, должно было разрушить стены притворства и позволить нам, объединенным общей трагедией, хотя бы посмотреть в глаза друг другу. Ты подумаешь, что социальные различия не могли иметь значения, но как бы не так! О да, они были вежливы со мной. Они почти всегда вежливы. Но когда мы обменивались историями борьбы и печали, я не могла не заметить, что они подспудно меня осуждают. Я чувствовала — многие из этих высокомерных женщин уверены, что их потеря несравнимо больше моей. У моего ребенка был бы потенциал, как бы говорили они. А кем бы стал твой — очередным бродягой, нахлебником на шее общества?

Я не сказала им о тебе, понимаешь. Я не могла быть тогда настолько искренней, как сейчас. И я рада, что ничего не рассказала: они могли осуждать меня, сколько им захочется, но думать плохо о тебе они не имели права. Как они смели предполагать, что знают тебя, твое будущее, твои мечты, твое предназначение?! Надеюсь, к тому времени, когда ты будешь читать это письмо, я уже столько раз скажу тебе об этом, что ты привыкнешь. Но сейчас я говорю это впервые: ты можешь стать, кем захочешь. И я сейчас прилагаю все усилия, чтобы это могло осуществиться. Знаю, найдется много людей, которые скажут, что я всего лишь низкооплачиваемая учительница и мать-одиночка, а значит, я вряд ли переверну мир.

Что ж, я отвечу: похоже, мир перевернулся без моей помощи.

Итак, та группа мне не правилась, но саму идею посещать группы поддержки я считала очень полезной и нашла других людей, которые были гораздо лучше и собирались гораздо ближе к моему дому. Место, где мы обосновались, не было уютным… конечно, не было — классная комната в муниципальной школе, обычной школе. Краска на стенах облупилась, на потолках коричневые разводы от протечек, но когда я вошла сюда, то сразу поняла, что здесь никому нет дела, если я в свое свободное время упрямо придерживаюсь эстетических принципов своей бунтарской юности.

Пожалуйста, не воспринимай это как лицензию на то, чтобы когда-нибудь смотреть на меня свысока. Я предпочитаю утешать себя мыслью о том, что с такой мамой, как я, у тебя не возникнет причин бунтовать.

Из-за тебя у меня была ужасная ночь, надеюсь, ты знаешь об этом. Теперь нам надо поспать. Я совершенно без сил. Но ты, кажется, решил в два часа ночи принять участие в соревнованиях по плаванию. Давай свалим вину на наш район, хорошо? Какой-то болван открыл стрельбу, и ты по ошибке решил, что стреляли из стартового пистолета.

Но я совсем не против твоей активности, по понятным причинам.

Знаешь что?.. Для меня самое странное в этих письмах то, что я пишу их тому, у кого еще нет имени. Вообще-то твой пол тоже для меня пока загадка. Я так захотела, а тем, кто знает, строго-настрого запрещено говорить мне об этом. Хочу, чтобы это было сюрпризом, старым добрым сюрпризом, которые вышли из моды после того, как у докторов появилась возможность заглядывать внутрь и видеть, что я там ращу все эти месяцы.