Рэмси Кэмпбелл - Ужасы

Готова поставить на то, что ты мальчик. Но возможно, и нет. Если ты и твой брат, которого мы, увы, никогда не узнаем, идентичные близнецы, тогда, конечно, ты мальчик. Но если вы двойняшки, тогда тайна остается, верно?

Так что пока я думаю о тебе как о Головастике.

Как тебя назвать, когда ты перестанешь быть амфибией? Этот вопрос не дает мне покоя. Я склонна думать, что наше предназначение хитрым способом связано с нашими именами, словно лекало, которое надо заполнить. Если бы родители не назвали меня Мелоди, занималась бы я сейчас музыкой? Как знать, может, с моим именем случился перебор. Кто не умеет делать сам, начинает учить других, так? Ну, на это я могу ответить: попробуйте заработать на жизнь одним талантом, если ваш репертуар лишь изредка переваливает за 1790 год.

Я уверена, что наступит момент, когда ты найдешь унизительным то, что у твоей мамы одна-единственная — естественно, не считая ее драгоценного, талантливого ребенка, — страсть — кучка инструментов с необычными названиями: рекордер, раушпфайф и крумхорн. [45] Рекордер — деревянная флейта, музыкальный инструмент эпохи барокко, раушпфайф — длинная дудочка, крумхорн — разновидность шотландского рожка.

Я тут вспомнила шутку по поводу старинной музыки: какая разница между крумхорном и газонокосилкой? Газонокосилку можно настроить.

Но я надеюсь, что придет время, и ты по достоинству оценишь эту шутку.

Кто знает, возможно, мы все еще будем музицировать, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы уже не смотреть на нас свысока. И ты будешь гордиться мной, за то что я сохранила верность коллективу женщин-единомышленниц, которые специализируются на хитах Средневековья и Возрождения. Мы назвали нашу группу «Отбросы общества», и выступления понемногу начинают привлекать поклонников. Правда, мы не прекращаем спорить, что именно им нравится — наша музыка или наши концертные костюмы? Признаюсь, что кружева, корсеты и темная помада делают наш квинтет довольно привлекательным.

В любое время, выступаем мы или репетируем, я уверена, каждая из нас тешит свою рану. Для моей подруги Хизер (она играет на виоле да гамба и ждет не дождется встречи с тобой) это лучший способ заткнуть пасть окружающему миру. Она выросла в фабричном городке, где даже ее сны заполнял скрежет работающих станков, так что с помощью смычка из конского волоса Хизер изгоняет этот шум из своей жизни.

Что касается меня, наша музыка напоминает мне о другой эпохе, о временах, когда, как мне представляется, было больше благородства в отношениях, чем сейчас. Это важно — взаимное благородство. Ты не поверишь, что я могу так сильно тосковать по незнакомым мне временам. Но я тоскую по ним. Особенно в такие дни, как сегодняшний, после таких встреч, как сегодня днем.

После школы я направилась в свой любимый магазинчик старых пластинок и компакт-дисков посмотреть, нет ли там каких-нибудь записей для моих уроков. В этом магазинчике всегда можно откопать настоящие сокровища, и ради этого стоило забрести в тот квартал, где он располагается. За пару домов до него я встретила этого парня. Он ровным счетом ничем не был занят, просто стоял, прислонившись к закопченной кирпичной стене, и источал запах того, что выпил за день. Он приметил меня, это я могу точно сказать. Если ты живешь в нашем районе, ты неизбежно обзаводишься таким вот радаром, знаешь, он дает знать, когда кто-то решает включить тебя в свой день, включить в самом худшем смысле этого слова. Он посмотрел на меня, посмотрел на тебя , если быть точной, и вот что сказал:

— Еще не потеряла своего, а?

Я не представляла, как мне реагировать. Его гнусное кваканье не заслуживало ответа.

Он продолжил:

— Ну, может, позже. Похоже, у тебя еще есть время.

Что меня поразило, так это то, что он сказал это без какого-то особого желания унизить. Просто и искренне, словно потери, которые случались вокруг него, были самым обычным делом. Что за смертельная пустота должна быть в душе того, кто считает нормальным сказать такое другому человеку?

И таких, как он, много. Возможно, это был мой первый прямой контакт такого рода, но я уже не раз сталкивалась с подобным. Я вижу его в надписях на стенах домов, в граффити, слышу в песнях поп-звезд… Кажется, что люди, не высказывая своего мнения вслух, дают знать, что смерть невинных душ — ответ на их молитвы о контроле над ростом населения. Я видела жуткие картинки, распечатанные на флаерсах, с не менее жуткими лозунгами, и они прославляли то, что происходит.

Теперь нас атакуют с двух сторон. Стоит одной женщине выкинуть, ей выражают сочувствие. Но когда такое случается с тысячей, к нам начинают относиться как к дефективным или заразным. А те, кто заявляет, что имеет прямую связь с Господом Богом, во всю глотку орут, что Он своим гневом подвергает нас чистке и это последнее знамение перед тем, как Он выжжет с лица земли остатки человечества.

Не очень-то деликатно с Его стороны, как ты считаешь?

Я только что перевела дух, и до меня дошло, что я говорю и кому. Стыд и позор! Ты еще не родился, а я изливаю на тебя свою боль и свой гнев. Так что, когда ты будешь читать это послание и увидишь вымаранные черным маркером строчки, поверь мне, письмо подверглось цензуре, чтобы ты не ломал голову, что за чертовщина происходила с твоей матерью.

Привет, Головастик, мой маленький чудотворец!

Я слышала о людях, которые впали в зависимость от групп поддержки, и надеялась, что не это заставляет меня так часто посещать собрания, но в конце концов я поняла, что меня здесь привлекает. В мире снаружи я всего лишь одна из растущего числа прокаженных. Но в группе я дарую надежду, потому что у меня есть ты. Не имеет значения, что я потеряла одного. Я сосуд, который еще наполовину полон, а не наполовину пуст.

Я тут подумала, что тебе следует знать, насколько ты стал близок двум десяткам людей еще до того, как сделал первый глоток воздуха.

А если сейчас и есть что-то ценное, то это надежда. Сегодня вечером собрание группы не очень помогало. Никто в этом не виноват. Просто мы все озабочены новостями о том, что выкидыши стали происходить повсюду. Сначала это было местной проблемой. Теперь мы — эпицентр, красная точка на карте, окруженная концентрическими кругами.

Тысячу раз в день я обхватываю руками раздувшийся благодаря тебе живот и стараюсь удержать тебя внутри. Иногда я даже думаю, что будет лучше, если ты навсегда останешься там, где безопасно, тепло и уютно, и не увидишь того, что тебя ожидает по эту сторону. Эта машина снаружи хочет, чтобы ты стал простым зубчиком в ее шестеренках.

Мне хочется поиграть для нас обоих, чтобы мы отвлеклись от того, что происходит, но сейчас поздняя ночь. Я знаю, какая реакция последует на мою игру, — враждебный стук в потолок у нас над головами. Будет стучать тот самый сосед, который по шесть часов кряду пялится в свой телевизор и включает такую громкость, что я слышу каждое слово этих дурацких передач. У него есть имя, это точно, но я предпочитаю называть его словом, которое тебе нельзя будет употреблять до двадцати пяти лет.