Рэмси Кэмпбелл - Ужасы

Поклонники творчества Джеймса могут попытаться отыскать три аллюзии на его произведения в описании скульптур в саду. А мне остается только надеяться, что эта работа окажется достойной памяти моего великого предшественника. Иначе призрак Джеймса наверняка явится и раскритикует мое творение. Постучу-ка я, впрочем, по дереву».

У меня половина тела ноет, как больной зуб. Все кости ломит, мышцы сводит, а по коже бегут мурашки. Моя левая рука и нога уже не совсем мои и вряд ли когда-нибудь снова моими станут. Поэтому няня Элис не отходит от меня ни на шаг: вот и сейчас она сидит в кресле возле моей кровати. Лунный свет пробивается сквозь тюлевые занавески и иногда отражается в ее темных глазах. Лицо няни в тени, но я и так помню ее насмешливую улыбку, неподвижную и немного странную. Она наверняка улыбалась так все время, пока разговаривала с моей мамой, пока они пили чай, пока шли в мою комнату. Сколько помню няню Элис, она всегда улыбается. И еще от нее почему-то постоянно пахнет канализацией.

— Зато ты жив и даже наполовину здоров, — утешает меня Элис.

У нее на больной ноге детская туфелька, ногу стягивает металлический обод, к которому прикреплена шина. Я знаю, что это невежливо, но все равно постоянно таращусь на нянину ногу. Ее здоровая нога гораздо толще. Я слышал, как няня Элис шепчет время от времени: «Зачем они отняли у меня руку и ногу?» Своей здоровой рукой она придерживает больную конечность, ссохшуюся, серую, неживую, словно кукольную. Я отвожу взгляд.

Няня склоняется надо мной — я чувствую запах чая, которым угощала ее моя мама.

— Где у тебя болит, малыш? Покажи.

Я расстегиваю ворот пижамы и переворачиваюсь со спины на здоровый бок. Короткие толстые пальцы няни касаются моего больного плеча, избегая того места, за которое меня схватили, — кожа там заметно побелела. Я вижу, как округляются ее глаза, как шевелятся губы, обнажая некрасивые десны. Ее кукольная рука чуть заметно подрагивает. Няня вздыхает, кашляет и садится обратно в кресло. Здоровой рукой она растирает больную руку, качает ее, словно ребенка. Некоторое время Элис не сводит глаз с моего плеча, а когда я начинаю поправлять и застегивать пижаму, в ее взгляде вдруг появляется разочарование, словно она сожалеет, что ей не дали вдоволь насмотреться на мои увечья. Она облизывает губы.

— Малыш, расскажи мне, как это случилось? — просит няня.

Я откидываюсь на подушки и делаю вид, что смотрю в окно. В горле у меня стоит ком. Не хочу думать о том, что произошло. Только вспомню, меня сразу мутит и голова кружится. Не хочу вспоминать и не буду! Ни за что и никогда!

За окном виден парк, огороженный высоким чугунным забором. В парке на скамейках, как обычно, сидят мамаши с колясками, вокруг бегают собаки, мамаши ежатся от холода, поднимают воротники пальто и зорко следят за своими детьми. Те носятся по сырой траве, карабкаются на горки и лестницы, кричат, смеются, падают, плачут — такие смешные и неповоротливые, все как один в шарфах и цветных комбинезонах. Тут же толкутся голуби и чайки. Тысячи белых и сизых птиц неутомимо топчутся возле скамеек, покрывая землю следами-крестиками. Иногда птицам надоедает земная жизнь — тогда отъевшиеся голуби и чайки громко хлопают крыльями и поднимаются в небо. Дети бегут за ними в облаке пуха и перьев, радостные и слегка напуганные шумом крыльев, калейдоскопом красных лапок, острых клювов и немигающих глаз. В этом парке, за высокой чугунной оградой, все они в безопасности: дети, мамы и птицы. Только в этом парке, и больше нигде. Только здесь детям и можно играть после того, как меня нашли. Одного.

В нашем городе то и дело кто-нибудь пропадает: кошки, собаки, дети, — причем пропадает бесследно. Вернулись только я и няня Элис. Да и то полуживые.

А сейчас я лежу тут в кровати, бледный, измученный, пью лекарства, читаю книжки и смотрю, как на улице резвятся малыши. Иногда засыпаю. Но это только если уж очень устаю. Потому что как только я засыпаю, сразу снова оказываюсь не в своей комнате, а в том белом доме на холме.

Когда няня Элис была маленькая, она тоже ходила в тот дом. И сейчас она иногда говорит, что благодарна за это судьбе. А мой папа называет ее старой дурочкой и запрещает маме общаться с ней. Вот и сегодня ему наверняка не сказали, что няня Элис у меня. В нашем городе есть такой обычай: если кто-нибудь внезапно пропадает или умирает, его родственники сразу зовут в дом няню Элис. Моя мама любит повторять: «Элис знает и видит то, чего больше никто не знает и не видит». Сейчас мама очень хочет знать, что со мной случилось, — наверняка точно так же хотели знать правду жены пропавших полицейских, и матери двух исчезнувших девочек, и родители Пикеринга. И все они, должно быть, обращались к няне Элис.

Когда я не сплю, я могу хотя бы немного отвлечься — почитать, посмотреть телевизор, послушать болтовню сестер. Но сны не оставляют мне выбора: я снова и снова вижу белый дом на холме и тени окружают меня, а потом набрасываются…

— Ну же, малыш, расскажи, что ты видел в том доме, — повторяет няня Элис и при этом странно улыбается.

Ни один взрослый, кроме нее, не соглашается говорить о белом особняке, что стоит на высоком холме на окраине города. Даже мой папа и папы моих друзей, так мужественно пахнущие сигарным дымом и пивом, приходя вечером с фабрики, делают вид, что не понимают, о чем идет речь, когда мы, дети, рассказываем им, что слышим женский плач, который раздается то громче, то тише, то доносится с далекого холма из-за города, то звучит совсем рядом и буквально разрывает барабанные перепонки. Наши родители уже больше не слышат этот плач, но они помнят его с детства — плач и крики людей, оказавшихся в беде и отчаянно умоляющих о помощи. Но никто не приходит к ним на выручку, и поэтому иногда в их голосах слышится злость. «Чушь какая!» — без конца твердят родители. Правда, при этом они изо всех сил стараются не смотреть нам в глаза.

В течение долгого времени после «происшествия со мной» (все жители города называли то, что случилось, именно так) я находился без сознания. Потом я очнулся, но был так слаб, что еще три месяца пролежал в больнице. Постепенно правая сторона моего тела пришла в норму, и маме разрешили забрать меня домой. Тут-то и начались расспросы. Все подряд интересовались не только «происшествием со мной», но и тем, что случилось с моим другом Пикерингом, — родители так и не нашли его. А теперь вот еще и сумасшедшая няня Элис хочет, чтобы я рассказал ей обо всем, что помню, и обо всем, что вижу в кошмарных снах. Если честно, сейчас я и сам уже не знаю, что было со мной наяву, а что просто привиделось в бреду и кошмарах.

Мы часто говорили о том, что нам непременно надо как-нибудь туда наведаться. Все мальчишки в городе так говорили. Нам с Ричи и Пикерингом хотелось, чтобы нас считали самыми смелыми в школе. Для этого надо было пробраться в белый особняк и принести оттуда что-нибудь в доказательство того, что мы и впрямь там были, а не просто поглазели на дом из-за ограды. Уж мы-то знали, что большинство героев прежних лет именно этим и ограничивались.