Рэмси Кэмпбелл - Ужасы

Ходили слухи, что когда-то этот особняк и сад возле него принадлежали старинному богатому роду, владевшему местной фабрикой, и всеми землями в округе, и всеми нашими домами, и нашим городом, и нашими предками. Еще рассказывали, будто этот дом был построен на месте древнего источника и земля, на которой стоит здание, проклята. Учителя в школе говорили, что когда-то в доме располагался госпиталь, поэтому там до сих пор полным-полно всяких микробов. А мой папа объяснял мне, что раньше в этом здании был приют для умалишенных, но лет сто назад он закрылся и с тех пор здание пустует и ветшает, потому что на его реставрацию у города нет средств. Детям опасно туда ходить: вдруг пол провалится или потолочная балка упадет. Няня Элис говорит, что этот дом — «место, куда приходят ангелы». Но мы-то точно знаем, что в этом доме должно находиться все, что когда-то бесследно пропало. На каждой улице нашего города есть семьи, у которых пропали дети или домашние животные. Полицейские даже проводили обыск в особняке, но безрезультатно. Никто уже и не помнит, когда в последний раз открывались парадные ворота перед этим домом.

В ту пятницу мне, Ричи и Пикерингу совсем не хотелось в школу, так что мы решили туда не ходить и отправились в несколько другом направлении. Сначала мы пробирались огородами (теми самыми, где прошлым летом воровали бобы и едва не попались), потом миновали какой-то парк, изрядно загаженный собаками, переправились через канал по старому мосту, пересекли картофельное поле, старательно пригибаясь, чтобы какой-нибудь фермер нас случайно не заметил, и некоторое время шли вдоль железнодорожных путей до тех пор, пока город совсем не скрылся из виду. По дороге мы болтали о сокровищах, кладах и всякой ерунде. На краю картофельного поля нам попалась старая тележка мороженщика, насквозь проржавевшая, со спущенными шинами. Мы стали кидать в нее камнями, потом поразглядывали ассортимент, нарисованный на выцветшем прилавке, и немного подурачились, заказывая воображаемое мороженое, — у меня аж слюнки потекли. Когда нам надоело играть в мороженщиков, мы отправились дальше. Вскоре за деревьями показалась крыша белого особняка.

Всю дорогу Пикеринг шел впереди, громче всех шутил и смеялся — он утверждал, что не боится вообще ничего: ни собак, ни сторожей, ни даже призраков, — «потому как чего ж их бояться, раз они все равно прозрачные и их можно проткнуть чем ни попадя». Но даже он притих, когда мы подошли к подножию холма, на котором стоял белый дом. Мы изо всех сил старались не смотреть в глаза друг другу. Не знаю, что там думали Ричи и Пикеринг, но я-то в глубине души надеялся, что мы только дойдем до черных ворот страшного поместья и сразу отправимся назад. Ведь одно дело — рассказывать байки об ужасном доме, разрабатывать планы взлома и представлять себе всякие приключения. Идти в этот дом — дело совсем другое. Особенно если учесть, что многие из пропавших детей накануне своего исчезновения обсуждали с друзьями планы посещения особняка. А те смельчаки из взрослых, что решались туда отправиться, если и возвращались, то были уже слегка не в себе. Впрочем, мой папа утверждает, что все они наверняка наркоманы.

В общем, мы оказались в парке, окружавшем особняк, — сразу стало темно и холодно, со всех сторон нас обступили деревья, странные, молчаливые, настороженные. Мы поднялись по склону к высокой каменной стене, огораживавшей поместье, — ее верх был усыпан битым стеклом и затянут колючей проволокой. Мы пошли вдоль стены и в конце концов оказались у огромных черных ворот с табличкой: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ — ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». У меня душа ушла в пятки от одного вида этих ворот: их огромные черные прутья были выше самого дома и заканчивались острыми шипами; черные ворота крепились к двум колоннам, увенчанным гигантскими мраморными шарами.

— Говорят, эти шары падают на головы тех, кто пытается проникнуть в поместье, — испуганно пролепетал Ричи.

Разумеется, я знал эту байку не хуже его. То, что он ее вдруг вспомнил, говорило об одном: у Ричи, скорее всего, не хватит духу пойти с нами в дом.

Мы стояли у ворот и разглядывали вымощенную плитами подъездную аллею, которая взбиралась к дому на холм, петляя среди деревьев. По краям аллеи кое-где виднелись статуи. Некошеная трава на лужайках была бы мне, наверное, по пояс; на старых неухоженных клумбах цвели многолетники. Аллея подходила к воротам старинного белого дома, который стоял на самой вершине холма. Небо над домом было ярко-голубым, солнце отражалось в стеклах огромных окон.

— Я думаю, тут когда-то жили прекрасные принцессы, — прошептал Пикеринг.

— Вроде там нет никого? — боязливо спросил Ричи.

Со страху ему захотелось в туалет. Тем летом мы объявили войну крапиве и осам, так что Ричи попытался описать крапиву в полном соответствии с разработанной нами военной стратегией, но от испуга у него это как-то плохо получилось — в результате он только замочил штаны.

— Наверняка там никого нет, — пробормотал Пикеринг. — И наверняка там полным-полно сокровищ. Брат Даррена приволок оттуда отличную сову в стеклянном футляре. Я сам видел. Она как живая, а по ночам иногда даже крутит головой.

Мы с Ричи переглянулись. Каждый из нас не раз слышал о животных и птицах, заключенных в стеклянные сосуды, которых находили в этом доме. Отец как-то рассказывал, что дядя его друга нашел там стеклянный контейнер, наполненный какой-то зеленой жидкостью, внутри которого был ягненок, правда почему-то почти без шерсти. Сосуд хранится в доме дяди папиного друга уже много лет, но ягненок до сих пор иногда моргает черными глазками. А еще, судя по рассказам, в доме часто находят скелеты детей в старинных одеждах. Много маленьких скелетиков, крепко держащихся за руки.

Да ерунда это все! Ничего там такого нет! Пикеринг не может знать наверняка, он ведь там не был. Хотя, конечно, если бы я в тот момент высказал собственные мысли вслух, он точно запротестовал бы: «А вот и был! А вот и был!» — а потом еще и заявил бы, что мы с Ричи только и годимся на то, чтобы трусливо шептаться у ворот.

— Ну что, неужели испугались? — подначивал нас Пикеринг. — Придется, видимо, вернуться и рассказать всем, как Ричи тут штаны обмочил со страху.

Ричи побледнел и прикусил губу. В этот момент, я думаю, каждый из нас представил себе, как наши общие знакомые скачут вокруг Ричи и кричат: «Ричи обоссался! Ричи обоссался!» Трусам прощения нет и быть не может, с трусом никто не станет общаться, труса никогда не позовут в игру, трус обречен на вечную скуку и одиночество.

Каждый ребенок в нашем городе знает, что дом на холме может забрать у него брата, сестру, кошку или собаку, но всякий раз, когда мы слышим плач, доносящийся из этого дома, мы почему-то сами начинаем подначивать друг друга пойти туда. Как будто это наш долг. Как будто в нашем городе иначе и быть не может. А Пикеринга вся школа знает как самого отчаянного смельчака. Так что рано или поздно он все равно пошел бы в этот дом.