Иди в ад!

- Ну и ... – завёлся Антон, но язвительную тираду прерывает грохот падающей мебели, топот ног и матерная брань. Несколько тёмных фигур метнулись к единственному окну, зазвенело стекло, с железным грохотом падает решётка. Какие-то люди, толкаясь и мешая друг другу, лезут в оконный проем. В руках Даши вспыхивает фонарь, луч света выхватывает из темноты перевёрнутые стулья, ворох матрасов на полу, какие-то тряпки и бумаги. Посреди этого мусора сидит совершенно голая женщина и верещит так, что закладывает уши. В окне барахтается человек пять, все мужчины и тоже голые. Вид не для слабонервных! Женщина на полу умолкает на секунду, набирая порцию воздуха для визга.

- Это слуги дьявола? Мощно! – произносит Антон, воспользовавшись паузой.

Давно пустующее здание приспособили для ночлега бомжи. Им удалось сорвать решётку с одного окна, забрались внутрь, натащили в палату барахла и со «вкусом» расположились в пустом помещении. К одиноким мужчинам с жилплощадью потянулись дамы, желающие общения и секса. Сегодня как раз и была одна из таких романтических ночей, когда исполняют тайные желания и сокровенные мечты о космической любви, т.е. пять немытых бомжей на одну нетрезвую даму позднего бальзаковского возраста. Мужчины, наконец, вырываются на свободу, слышен топот босых ног, смех – бомжи не утратили чувство юмора! – затем все стихает. В распахнутое окно врывается свежий холодный воздух, изгоняя вонь немытых тел и испражнений. Женщина надувает щеки, нижняя челюсть опускается, обнажаются два передних зуба, глаза плотно зажмуриваются.

- Слушай, не ори? – попросил Антон. – Я тебе ничего не сделаю.

После слов «ничего не сделаю» бомжиха взвизгнула так, что в глазах потемнело.

- Идём, - потянула за рукав Даша. – Она думала совсем о другом.

- Чего? – не понял Антон.

- Некоторые женщины очень обижаются, когда им говорят, что ничего не сделают.

Дверь на лестницу в подвал оказалась в подсобном помещении, за поворотом в конце коридора. Выбить сразу, ногой, не получилось, пришлось опять возиться с пневматическим молотком. Несмотря на общую запущенность помещений, двери в корпусе для буйнопомешанных оказались прочными, как крепостные ворота. Пыльные ступени ведут вниз. Выкрашенные синей краской стены затянуты паутиной, покрыты пылью и щерятся язвами осыпавшейся штукатурки. Дорогу преграждает цела стена аккуратно уложенных в стопы папок. Каждая перевязана бечёвкой, висит бирка, на которой химическим карандашом старательно выведены четыре цифры и буква «г».

- Истории болезней по годам, - вздохнул Антон. – Много же народу тут побывало!

Разбор архива занял около сорока минут. Истории болезней укладывали на пол в три слоя, ходили по ним. Некоторые не выдерживали веса человеческого тела, рассыпались в прах, тогда ноги проваливались, будто в ямы. Антон глянул мельком на такую распавшуюся стопу, заметил три полустёршихся цифры – 836. Это значит, что здесь хранились больничные дела за 1836 год. Уставшие, взмокшие от пота, Антон и Даша наконец добрались до стены, за которой, по словам священника и должно быть подземелье. Кладка отозвалась на удар глухо, словно капитальная стена, за которой толща земли, но все же не так, как это бывает при простукивании, скажем, бетонного фундамента. Антон достал пневматический молоток, выставил регулятор давления на максимум. Воздуха в баллоне осталось чуть больше половины, должно хватить. Молоток застучал сильно и гулко, штукатурка покрылась паутиной трещин, но не осыпалась, как надеялся Антон. Молоток ударил ещё несколько раз и замолк.

- Отойди-ка, - попросил Антон. – Щас я по-простому сделаю, без заморских штучек!

Размахнулся и со всей силы ударил тяжёлыми клещами. Стена хрустнула, штукатурка рухнула вниз, обнажив кладку из красных кирпичей. Антон ударил ещё и ещё, кирпичи начали крошиться. Вскоре один выпал внутрь, за ним второй ... образовалась дыра, в которою можно пролезть. Антон сбил ещё несколько кирпичей по краям, расширил отверстие и бросил клещи. Даша приблизилась к отверстию, прислушалась. Из пролома не доносилось ни звука, только слабый запах плесени и затхлости, который бывает в сухих подвалах. Антон вытер потное лицо рукавом, плюнул на стопку историй душевных болезней мещан города Киева за 1845 год.

- Ну что, идём?

- Да. Только я первая!

- Во даёшь! – удивился Антон. – Я думал, побоишься.

- Призраков? Я тех бомжей больше опасаюсь, - ответила девушка, кивая назад.

- Я вас просю! – с улыбкой произнёс Антон, шутливо прижимая руки к груди. – Бомжи уже вернулись к покинутой в спешке даме. После пережитого стресса закипят такие страсти, что куда там простым смертным!

Проход оказался узким и таким низким, что идти пришлось опустив голову. Высокому Антону и вовсе пришлось передвигаться на полусогнутых.

- Ты как? – шёпотом спросила Даша, обернувшись.

- Как первый обезьян, сошедший на землю! – сердито буркнул Антон. Он посопел и добавил: - Сразу видно, что рыли в позапрошлом тысячелетии – люди тогда были маленькими, как нынешние третьеклассники. Мужчина ростом метр с кепкой считался великаном.

Луч фонаря выхватывает из темноты грубо обтёсанные стены, на полу лежит толстый слой пыли, которая заглушает шаги и поглощает все звуки, будто пуховая перина. Встречаются сплетённые из прутьев прямоугольники, обмазанные глиной. Такие нехитрые приспособления использовали древние землекопы для поддержания свода, чтобы не обвалилась земля. Антон подёргал прут, думая, что он немедленно рассыплется в прах – не тут-то было! Прут оказался твёрдым, словно камень. Время и полное отсутствие влаги превратили его в окаменелость. Проход тянулся в бесконечность, так казалось усталым людям, но вот низкий потолок исчезает, стены убегают резко в стороны и лучи фонарей освещают просторную пещеру полукруглой формы. Стены обшиты все той же плетёнкой, которая встречалась в проходе. В некоторых местах прутья вырваны, обломки валяются в пыли, острые концы торчат из стен, словно шипы. Пещера абсолютно пуста, из неё нет выходов, как ожидал Антон. Он внимательно осмотрел пол, потолок, стены – ничего! Чернеет дыра, из которой они только что вышли.

- Ну и где чего?

- Я не знаю, - пожала плечами Даша. – Священник сказал, что все увидим сами.

- Ну да! Здесь пусто! Я думал, монахов увидим распятых. Ну, останки ... а тут ничего! Дальше пути нет!

Усталый, злой и до предела раздражённый тем, что идти пришлось согнувшись вопросительным знаком – спина болит! – Антон злобно плюется. Рюкзак летит на пол, сразу ставший тяжёлым фонарь просится следом, но оставаться в темноте не очень хочется и Антон вешает его на торчащий из стены прут. Свет слепит глаза, плохо видно – Антон цепляет шкурой за острый срез, боль пронзает руку, за рукав бежит мокрая струйка.