Елена Таничева - Злая кровь

— Это он… Это же он! — пролепетала Нина.

На портрете неизвестного художника, предположительно — Паоло Веронезе, была изображена юная женщина, сидящая на фоне окна вполоборота к зрителю, тонкая и изящная, с лебединой открытой шеей и белокурыми волосами, уложенными в сложную прическу. Красавица, хотя линии лица, пожалуй, были слишком резки и остры, без женственной округлости. Ее можно было бы принять, за юношу, переодетого в женский наряд.

И этого юношу Нина хорошо знала.

Как будто он только что позировал художнику, одевшись в старинное женское платье.

— Мишель, ты узнаешь?

— Чертов ублюдок. Это он, — прошипел Мишель.

— Да. Поразительное сходство, правда?

— Я и не знал, что у него была сестра. А ведь я знаю его с тех пор, как… с тех нор, как меня обратили.

— А когда это случилось?

— Хочешь сказать, что ты не пыталась собрать в своем архиве досье и на меня? — удивился Мишель.

— Нет. Я была слишком занята, пыталась искать убийц.

— В тысяча девятисотом. На рубеже нового века. Мне было двадцать шесть лет. Про то, кем я был, я уже рассказывал… Все, я пошел звонить Князю, здесь мобильник не принимает.

Он исчез, а Нина еще несколько мгновений смотрела на портрет Гретель. Сестры Гензеля. Сестры Яна. Она думала, что все-таки это очень странно — быть знакомой с людьми, которые живут так долго. То есть, конечно, не живут, и людьми их назвать нельзя… Но ведь были же они когда-то людьми!

Да, и еще надо порадовать Антонио Мальябекки известием о том, что легенда о Гензеле Шварцвальдском правдива.

Глаза Мишеля горели красным, как во время охоты.

— Ян слинял. Вместе с этой своей новообращенной козой. Князь хотел собрать у себя всех четырех колдунов, у представителей Ковена возникли кое-какие вопросы, а Яна не нашли. Похоже, смылся несколько дней назад. Как только солнце сядет, вылетаем в Москву, — голос у Мишеля был счастливый. — Князь объявил Кровавую Охоту на Яна. И позволил мне возглавить гон!

Нина внутренне сжалась. В последнее время так редко случалось, чтобы на вампира объявляли Кровавую Охоту! Термин означал, что Князь лично ставил своего подданного вне закона, и отныне любой вампир не только мог, но и был обязан убить его, причем разрешалось пользоваться самыми бесчестными и коварными способами. В последние два века Кровавая Охота перестала быть внутренней традицией сообщества вампиров, о ней сообщали всем — оборотням. Ковену и даже Охотникам. Так вампиров наказывали только за самые страшные преступления. И все знали: если вампир поставлен вне закона — значит, он очень опасен.

Ян Гданьский, то есть Гензель Шварцвальдский, конечно, опасен. Но эта девочка, которую он обратил, и которая в него влюбилась… Знает ли она, что любой, кто помогает вампиру, ставшему объектом Кровавой Охоты, так же оказывается вне закона и может быть убит? Вряд ли ее пощадят те, кто найдет Яна. То есть Гензеля…

— Я давно хочу тебя спросить: а за что ты его так ненавидишь? — спросила Нина.

— Разве ж я его ненавижу? — ухмыльнулся Мишель. — Если б я его ненавидел, он давно бы уже сыграл в жмура. Просто он мне противен. Знаешь, кого больше всего у нас презирали?

— У вас — это где?

— У нас — у хитровских.

— Не знаю.

— Стукачей. Доносчиков. «Крыс». А Ян запросто сдавал всех, о чьих косяках ему становилось известно. Стучал Князю обо всех и обо всем… обоим нашим князьям стучал. И Никите, и Семену Даниловичу, и сейчас наверняка опять Никите стучит, падла. Он всегда был такой… словно… словно все вокруг — не люди, и… Не знаю, как объяснить… словно он — самый центровой. Избранный, что ли…

— Я поняла, — тихо сказала Нина. — Он же очень старый. И очень сильный. Скрывал свою силу ради какой-то цели. Главным для него все это время было — выжить. Потому он и нуждался в расположении Князя. А все эти законы… Для него это — новые законы. Большую часть своего существования он вообще никаким законам не подчинялся. А когда подчиняться стало необходимо, он просто не смог рассчитать, понимаешь? Он изображал абсолютное подчинение, потому что не знал, как еще ему вписаться в этот новый мир и притвориться не тем, кто он есть. Не старым и сильным. И я думаю, он действительно считает себя избранным… Он — Гензель, о котором братья Гримм написали сказку.

— Да. А вел себя всегда, как мелкий крысеныш. Я рад, что буду охотиться на него. И рад, что он — сильный. А то было бы не в масть мараться. Я ведь только поэтому его до сих пор не пришил, — улыбнулся Мишель. — Как ты думаешь, это ведь он — тот колдун, которого мы искали? Тот, кто совершил все эти жертвоприношения? Колдун-вампир… Кто же еще?

— Вряд ли возможно такое совпадение, чтобы Гензель Шварцвальдский убил Модеста Андреевича ради сокрытия своей личности (или ради мандрагоры? — уже не знаю), и чтобы при этом в Москве действовал еще один колдун-вампир.

— Тем лучше. Одним выстрелом убьем двух зайцев. Даже трех: колдуна, который подставил всю нашу братву и нашего Князя, убийцу твоего Мастера… и я прибью наконец эту гниду. И всем будет хорошо.

Нина молча кивнула. Да, наверное, всем будет хорошо.

И тут Мишель огорошил ее вопросом:

— Я перед отъездом просил тебя узнать: где во Флоренции самые лучшие ювелирные магазины. Узнала?

— На Понте Веккио. Его называют Золотой Мост. Там самые старинные и самые лучшие ювелирные лавки Флоренции, — ответила Нина, стараясь говорить ровно и никак не выдать переполняющие ее ревность и ненависть.

Сейчас она прекрасно понимала Гретель, вытащившую соперницу на солнце.

— Придется попросить Аркадия купить там что-нибудь днем… Сразу после пробуждения нам придется вылететь. Ну, да ничего. Я все равно никогда сам не выбирал ей подарки.

— А кто их выбирал? — несчастным голосом спросила Нина.

— Филипп. Он разбирается в красивых бирюльках. И четко понимает, чего хотят женщины!

Нина не смогла сдержать злорадной улыбки. Так Софи и надо!

Когда они прилетели в Москву, выяснилось, что Софи уже ничего не надо.

… Аркадий купил для нее браслет — широкий, но изящный, ажурный, усыпанный многоцветьем великолепно ограненных, сверкающих сапфиров, рубинов, изумрудов и топазов. Мишель, радостно оживленный в предчувствии охоты, открыл футляр, где на черном бархатном ложе сверкало и переливалось творение флорентийских ювелиров, кивнул, закрыл и небрежно сунул в карман. А Нина подумала, что зря она, наверное, всю жизнь проявляла равнодушие к украшениям и прочим женским штучкам. Потому что они бывают вон какие необычные и красивые. Настолько красивые, что само по себе обладание такой может сделать женщину счастливой. Даже Нину. Даже если эту вещь преподнесет ей не Мишель, а кто-то другой. Даже если она сама себе купит такое украшение. Но, конечно же, если дарит мужчина, чувствуешь себя совершенно иначе. Чувствуешь себя — драгоценностью, достойной драгоценностей. Наверное. Нина точно не знала, ей никто никогда такого не дарил. А из рук Мишеля она была бы счастлива принять даже запыленный одуванчик… Лишь бы он сам сорвал этот одуванчик — для нее. Только Мишель не из тех, кто дарит девушкам романтичные, но не имеющие материальной ценности одуванчики. И, конечно, он не из тех, кто проявляет интерес к таким девушкам, как Нина. Он любит роскошь и качество во всем. А Нина не относится к разряду роскошных женщин.