Стивен Кинг - Противостояние.Том I

Фрэнни остановилась на углу, за квартал от дома Гарольда, пораженная тем, как много времени прошло с тех пор, как она последний раз задумывалась о своем «интересном положении». Раньше она постоянно натыкалась на мысли про « я-беременна» в самых укромных уголках сознания, как на какой-то противный мусор, который она забыла выкинуть: «Мне надо не забыть отнести то голубое платье в чистку до пятницы (через пару месяцев я могу убрать его в кладовку, потому что я-беременна )»; «Пожалуй, я приму душ прямо сейчас (через пару месяцев голышом я буду похожа на кита, потому что я-беременна )»; «Надо поменять масло в машине, пока не полетели клапана или как там это называется (интересно, что сказал бы Джонни из мастерской, если бы узнал, что я-беременна )». Но, видно, теперь она уже привыкла к этой мысли. В конце концов, прошло уже почти три месяца — почти треть всего срока.

И в первый раз она с беспокойством подумала о том, кто же поможет ей родить ребенка.

Из-за дома Лодеров раздавался ровный стрекот ручной газонокосилки, и когда Фрэн завернула за угол, ее взору предстала такая странная картина, что лишь непостижимое удивление удержало ее от взрыва хохота.

Гарольд, в одних лишь обтягивающих узких голубых плавках, стриг лужайку. Его белая кожа вся блестела от пота; длинные волосы прилипли к шее (хотя надо отдать Гарольду должное — голову он помыл в не столь отдаленном прошлом). Складки жира на боках и ляжках бешено тряслись. Ноги по щиколотку были зелеными от травы, спина покраснела, хотя трудно было сказать — от усилий или от солнца.

Но Гарольд не просто косил; он делал это бегом. Задняя лужайка Лодеров примыкала к живописно увитой зеленью каменной стене, а в середине ее стоял восьмиугольный летний домик. Они с Эми, вдруг вспомнила Фрэнни с неожиданно болезненным приступом ностальгии, обычно устраивали там свои «чаепития» в детстве, в те давние времена, когда они могли еще плакать над концом «Паутинки Шарлотты» и радостно кудахтать о Чакки Майо, самом симпатичном мальчике в школе. Своей зеленью и покоем лужайка напоминала английский пейзаж, но теперь в эту пасторальную картинку ворвался дервиш в голубых плавках. До нее донеслось пыхтение Гарольда, когда он повернул к северо-восточному углу, где ряд кустов шелковицы отделял лужайку Лодеров от земли Уилсонов. В этих звуках было что-то пугающее. Он ринулся вниз по склону лужайки, сгорбившись над Т-образной ручкой косилки. Лезвия свистели. Трава вылетала зеленой струей, закрывая ступни Гарольда. Он скосил примерно половину лужайки; остался лишь неровный квадрат с летним домиком посередине. Он развернулся у подножия холма, а потом ринулся назад, на мгновение пропав из виду за летним домиком, и вновь появился, склонившись над своей машиной, как участник гонок «Формула-1». На полдороге вверх он заметил ее. В ту же самую секунду Фрэнни робко произнесла: «Гарольд?» — и увидела, что он весь в слезах.

— Ай! — сказал, а вернее, просипел Гарольд.

Она выдернула его из какого-то внутреннего мирка и на мгновение испугалась, что из-за этого ее резкого вторжения в момент его высшего возбуждения с ним случится сердечный приступ.

Он побежал к дому, расшвыривая ногами кучи скошенной травы. Фрэнни почти неосознанно уловила в горячем летнем воздухе ее сладкий запах.

Она шагнула за ним.

— Гарольд, что случилось?

Он уже мчался по ступенькам крыльца. Задняя дверь открылась, Гарольд вбежал внутрь, и она захлопнулась за ним со страшным грохотом. Наступившую после этого тишину разорвал резкий крик сойки, да еще какой-то маленький зверек завозился в кустах за каменной стеной. Косилка была брошена на границе между подстриженной частью лужайки и островком нетронутой высокой травы неподалеку от летнего домика, где они с Эми когда-то пили сок из игрушечных чашечек куклы Барби, элегантно отставляя в сторону свои маленькие мизинчики. Фрэнни немного постояла в нерешительности, потом подошла к двери и постучалась. Ответа не последовало, но она слышала плач Гарольда откуда-то изнутри.

— Гарольд?

Никакого ответа. Плач продолжался.

Она заглянула в задний холл Лодеров, темный, прохладный и ароматный. Холодная кладовая миссис Лодер выходила в холл, и, сколько Фрэнни себя помнила, оттуда всегда приятно пахло сушеными яблоками и корицей, словно будущие пироги мечтали, чтобы их наконец испекли.

— Гарольд?

Она прошла через холл на кухню и увидела Гарольда. Он сидел за столом, запустив обе пятерни в волосы, а его вымазанные зеленью ноги устроились на потертом линолеуме, который при миссис Лодер всегда был без единого пятнышка.

— Гарольд, что случилось?

— Катись отсюда! — слезливо заорал он. — Убирайся, я не нравлюсь тебе!

— Нравишься. С тобой все в порядке, Гарольд. Может, ты и не высший класс, но вполне ничего. — Она помолчала и затем произнесла: — Вообще-то, учитывая все обстоятельства и прочее, я бы сказала, что в данный момент ты — один из самых дорогих мне людей на всем белом свете.

Кажется, это заставило Гарольда заплакать еще горше.

— У тебя есть что-нибудь попить?

— Растворимый сок, — сказал он, чихнул, вытер нос и, все еще глядя в стол, добавил: — Только он теплый.

— Ну, разумеется, теплый. Ты брал воду на городской колонке?

Как и во многих маленьких городках, в Оганкуите все еще сохранилась общая колонка позади городской ратуши, хотя за последние сорок лет она воспринималась скорее как предмет старины. Иногда ее фотографировали туристы: «А вот колонка в маленьком приморском городке, где мы провели свой отпуск. Разве не прелесть?»

— Да, там.

Она налила каждому по стакану и села. «Нам надо было бы пить сок в летнем домике, — подумала она. — Мы могли бы пить, отставляя мизинчики».

— Гарольд, что случилось?

Гарольд издал странный истерический смешок и поднес стакан с соком ко рту. Он залпом осушил стакан и поставил его на место.

— Случилось? Что еще могло случиться?

— Я хочу сказать, что-нибудь особенное? — Она отпила глоток и подавила гримасу отвращения. Сок был не такой уж теплый — Гарольд, должно быть, недавно набирал воду, — но он забыл положить сахар.

Он наконец поглядел на нее. Его залитое слезами лицо было готово в любой момент вновь исказиться от плача.

— Я хочу к маме, — просто сказал он.

— О Гарольд…

— Когда все случилось… Когда она умерла, я подумал: «Ну, все не так уж плохо». — Сжимая стакан, он смотрел на нее напряженно-измученным взглядом, который слегка пугал ее. — Я понимаю, как ужасно это должно звучать для тебя, но… Я ведь не знал, каково мне будет, когда их не станет. Я очень чувствительный. Потому-то меня так всегда донимали разные кретины в этом доме кошмаров, который отцы города привыкли называть средней школой. Я думал раньше, что сойду с ума от горя, когда потеряю родителей, или впаду в прострацию на целый год… Как говорится, солнце у меня внутри погаснет… и… А когда это случилось, моя мама… Эми… отец… я сказал себе: «Ну, все не так уж плохо». Я… Они… — Он стукнул кулаком по столу, заставив ее вздрогнуть. — Почему я никак не могу выразить то, что хочу? — крикнул он. — Я всегда мог высказать все, что думал! Это же дело писателя — справляться с языком, извлекать самую соль, так почему же я не могу передать словами свои чувства?