Дин Кунц - До рая подать рукой

Вернувшись к раскладному дивану, положила пингвина в тайник, заклеила разрез двумя полосками изоляционной ленты.

Воспользовавшись пультом дистанционного управления, прибавила звук телевизора, чтобы заглушить музыку и голоса «Лиц смерти».

Забралась на диван, где оставался недоеденный обед. Пусть и без аппетита, но все съела.

Потом, лежа в одиночестве, при включенном телевизоре, разгоняющем темноту, отбрасывающем мертвенные блики на бога Солнца, нарисованного на потолке, задалась вопросом: а что сталось с миссис Ди и Микки? Она оставила пингвина им, но каким-то образом он оказался у Престона. А ведь ни миссис Ди, ни Микки добровольно пингвина ему бы не отдали.

Она понимала, что им нужно позвонить.

У Престона был сотовый телефон, обеспечивающий связь с любой точкой мира, но если он не носил его на поясе, то оставлял в спальне, куда Лайлани входить запрещалось.

За долгие месяцы ей удалось спрятать в различных тайниках дома на колесах три четвертака. Монетки она добывала из кошелька Синсемиллы, когда они оставались на борту «Легкого ветерка» вдвоем, а ее мать «улетала» в другие реальности.

В самом крайнем случае, добравшись до телефона-автомата, она могла позвонить в полицию. Могла также позвонить наложенным платежом, чтобы разговор оплатил абонент на другом конце провода… хотя миссис Ди и Микки были единственными, кто согласился бы заплатить за разговор с ней.

В ближайшем мотеле-казино телефоны-автоматы, конечно же, были, но она не знала, как добраться до них. Впрочем, до утра об этом просто не могло быть и речи, потому что, прибыв с обедом, Престон активировал систему охранной сигнализации, воспользовавшись пультом управления у двери. Комбинацию, которая отключала сигнализацию, знали только он и Синсемилла. Ее попытка открыть дверь изнутри закончилась бы воем сирены и включением всех ламп «Легкого ветерка».

Когда Лайлани закрывала глаза, перед ее мысленным взором возникали миссис Ди и Микки, сидящие за кухонным столом, при свечах, смеющиеся, как в тот вечер, когда они пригласили ее к обеду. Она молилась за их благополучие.

«Когда твоя левая рука будто у выжившего после ядерного холокоста, когда твоя левая нога ни на что не годится без ортопедического аппарата, ты ждешь, что люди будут смотреть на тебя как на выродка, таращиться, глазеть и в ужасе отворачиваться или бежать прочь, если ты зашипишь на них или выкатишь глаза, – думала Лайлани. – Но вместо этого, даже если ты мило улыбаешься, вымыла волосы и думаешь, что выглядишь вполне пристойно, даже красиво, они отводят от тебя взгляды или смотрят сквозь тебя, может, потому, что ты их раздражаешь, словно они верят, что твои уродства – твоя вина, а потому ты должна их стыдиться. А может, большинство людей смотрит сквозь тебя, потому что не доверяют себе и боятся, что на тебя они будут не смотреть, а глазеть, боятся, что, заговорив с тобой, непреднамеренно скажут что-то обидное. А может, они думают, что ты застенчивая и хочешь, чтобы на тебя обращали поменьше внимания. А может, процент человеческих существ, которых не назовешь иначе, как законченными говнюками, значительно выше, чем тебе хотелось бы верить. Когда ты говоришь с ними, большинство слушает вполуха, а если, даже слушая вполуха, они понимают, что ты умна, некоторые просто перестают тебя слышать и все начинают говорить с тобой, как с недоразвитым ребенком, потому что в силу своей невежественности ассоциируют физические недостатки с умственной отсталостью. А если в дополнение к деформированной руке и походке чудовища Франкенштейна ты еще ребенок и ни дня не сидишь на одном месте, постоянно колеся по стране в поисках инопланетных целителей, ты просто становишься невидимой» .

Однако тетя Джен и Микки увидели Лайлани. Смотрели на нее как на нормального человека. Слушали ее. Она существовала для них, и она любила их за то, что они ее видели.

Если из-за нее им причинили вред…

Лайлани лежала без сна, пока таймер не отключил телевизор, потом закрыла глаза, чтобы не видеть сонную улыбку чуть фосфоресцирующего бога Солнца на потолке, тревожась о том, не умерли ли они страшной смертью. Если Престон убил Джен и Микки, тогда она, Лайлани, найдет способ убить его, чего бы ей это ни стоило, даже ценой собственной жизни, потому что со смертью Джен и Микки жить просто не имело смысла.

– У вас такая увлекательная работа. Если бы я могла прожить свою жизнь заново, то обязательно стала бы частным детективом. Вы называете себя диками [98], не так ли?

– Может, некоторые и называют, мэм, – ответил Ной Фаррел, – но я называю себя пи-ай [99]. Вернее, называл.

Даже утром, за два часа до полудня, августовская жара оккупировала кухню, словно живое существо, огромная кошка с нагретым лучами солнца мехом, развалившаяся между ножками стола и стульев. Ной чувствовал, как на лбу выступают капельки пота.

– Когда мне было чуть больше двадцати, я без ума влюбилась в пи-ая. Хотя, должна признать, не была его достойна.

– Я просто не могу в это поверить. Такая-то красотка.

– Вы такой милый. Но, скажу честно, тогда я была плохой девочкой, а он, как принято у частных детективов, следовал определенным этическим нормам, от которых не пожелал отступаться ради меня. Но вы лучше меня знаете этику пи-аев.

– Мою не следует брать в качестве примера.

– Я искренне в этом сомневаюсь. Как вам мои пирожные?

– Восхитительны. Но это не миндаль, не так ли?

– Правильно. Орех пекан. Как вам ванильная кока?

– Я думал, это вишневая кока.

– Да, я использовала вишневый сироп вместо ванильного. Два дня пила ванильную коку с ванилью. Одинаковое приедается, знаете ли.

– Я с детства не пил вишневую коку. Просто забыл, какая она вкусная.

Улыбаясь, указывая кивком головы на его стакан, Дженева спросила:

– Так что вы скажете насчет ванильной коки?

Просидев за кухонным столом Дженевы Дэвис пятнадцать минут, Ной приспособился к ее манере разговора. Он поднял стакан, словно собрался произнести тост.

– Восхитительная. Так вы говорите, ваша племянница вам звонила?

– Да, в семь утра, из Сакраменто. Я волновалась, как там она одна. Красивой девушке опасно находиться в городе, где так много политиков. Но она уже в пути, надеется к вечеру добраться до Сиэтла.

– Почему она не полетела в Айдахо?

– Возможно, ей не удастся сразу увезти Лайлани. Может быть, ей придется следовать за ними куда-то еще и даже не один день. Поэтому она предпочла поехать на своей машине. Плюс у нее слишком мало денег, чтобы летать на самолетах и арендовать автомобили.

– Так у вас есть номер ее сотового телефона?

– Мы не из тех, кто пользуется сотовыми телефонами, дорогой. Мы бедные церковные мышки.