Алексей Атеев - Тьма

– И как же растолковать твой сон? – несколько иронически поинтересовался он.

– Я тебе его не рассказал до конца, – отозвался Шурик.

– Ну, так валяй дальше.

– Надоело, – вяло сказал Шурик. Весь его энергетический запал куда-то исчез. Он вновь опустился на скамью, словно устал от собственных речей. Да, возможно, так оно и было на самом деле.

– Ты меня даже не слушал. Ведь так?

Иван смутился.

– Вообще-то слушал, но не до конца. Потом, знаешь ли, задумался, отвлекся…

– Меня током пытали, – ни с того ни с сего сообщил Шурик.

– Как это, током? – не понял Иван.

– А так. Два электрода к вискам прикладывают и шарахают вольт этак двести.

– Неужели двести?!

– Ну, может, сто… Не знаю точно. Только очень, знаешь ли, неприятно.

– А с какой стати?

– С такой… С гипнозом у них ничего не получилось, они электричество давай пробовать. Исследователи! Память мою, видишь ли, хотели пробудить. Не верили они, что память могла вовсе исчезнуть, а могла и совсем отсутствовать.

– Как это?

– Скажем: меня создали искусственно.

– Искусственно?! Кто же мог проделать подобное?

– Бог его знает. Это я предположения строю. Ну, допустим… Вложили самые необходимые знания, а про такую чепуху, как идентификация личности, забыли. Да и действительно, зачем она? Как ни обзови человека, в какую нацию его ни впиши, все равно, личность остается личностью. Ее особенности от перемены имени не меняются. Имя – всего-навсего знак, которым метят человека для опознавания. Нет имени – нет человека? Ерунда! Личность-то остается.

– Странные вещи ты говоришь, – заметил Иван. – Неименованная личность… Да подобного и быть не может.

– А вот и может! Я тому пример. Ты, да и я сам не знаем моей настоящей фамилии, однако я существую. Я же говорю: имя – это просто набор звуков, которые можно применить к кому угодно.

– И что из этого вытекает?

– А то, что человек – всего лишь крошечная искорка в океане мрака. Как крошка светящегося планктона в безбрежных водах. Жизнь его – мгновение. Назначение его – быть сожранным какой-нибудь водоплавающей особью. Это просто корм. Как и все живое на земле. Мы все – просто пища.

– Для кого же?

– Для более крупных существ. А тех съедают еще более крупные… Круговорот… Конечно, людьми в первую очередь питаются сами люди. В фигуральном смысле, конечно. Сильный подавляет слабого, богатый – бедного. Идет непрерывная борьба за существование, за кусок послаще, за место потеплее… По сути, свободен только люмпен, отброс общества, поскольку он ни от кого не зависит.

Иван засмеялся:

– Так ли уж и не зависит. Бомж тоже кушать хочет. Значит, и он ждет подачек от более состоятельных сограждан.

– Да, но он свободен.

– Если следовать твоей логике: самая свободная личность – это преступник. Ни у кого не просит, ни от кого не зависит…

– Преступник? – переспросил джинсовый. – Преступник…

В это мгновение пред домом Картошкиных остановился микроавтобус с красными крестами.

– Погоди, погоди, – прервал беседу Шурик, – не по мою ли это душу? – Он присмотрелся. – Ну, точно! Вон, в окошке маячит тот, который меня электричеством пытал. Доктор Дробот. Ну, нет. На этот раз номер не пройдет! Хрен вы меня возьмете.

Но никто и не думал хватать джинсового парня. Машина минуты три постояла у калитки, потом медленно двинулась дальше.

– Передумали? – предположил Иван.

– Нет, браток, эти не передумывают. Дальше поехали, еще за кем-то. А потом за мной вернутся.

– Бежать думаешь? Ты же еле ходишь.

– Нет. Не бежать… Ладно, пока хватит говорить. Мне сосредоточиться нужно. – Шурик поднялся со скамьи и пошел в дом.

О дальнейших событиях, участниками которых стали доктор Дробот и санитары психиатрической лечебницы, читатель уже знает, так что повторяться ни к чему. Через некоторое время узнал о них и Иван. Еще одна загадка. Несомненно, к произошедшему на соколовском подворье приложил руку Шурик. Но каким образом?! Ведь он там даже не присутствовал.

Иван все больше запутывался в происходящем. Все чаще его посещала мысль, что было бы лучше уехать отсюда, и пускай, говоря словами Евангелия, «мертвые сами погребают своих мертвецов». И только упрямство не позволяло ему сделать это.

Когда Людмила Сергеевна Плацекина узнала, что произошло во дворе дома Соколовых, она пришла в ужас. Однако где-то в потемках души одновременно возникло еще и гаденькое чувство облегчения.

А сообщил ей о событиях все тот же Кузьмич. Когда старик прибежал в городскую управу и без соблюдения всякой субординации ворвался в кабинет «новой метлы», на нем лица не было.

– Тут такое, такое!.. – зачастил он.

Из смутных речей Кузмича выходило, что на бригаду медиков из соцгородской психиатрической лечебницы напали жена и теща Генки Соколова, а так же его мертвый ребенок.

– Голову снесли напрочь этому доктору! – верещал Кузьмич.

– Убили?! – не поверила Людмила Сергеевна.

– Как барана зарезали! – орал старикашка.

– А санитары?

– И их тоже!

– Всех?

– Нет, один остался. Он с Соколовыми и покончил. Тоже их перекокал.

– И мальчишку?

– Нет, тот жив… Вернее, не жив, а скорее мертв. Но стоит на ногах…

– Ты, дед, чего-то не то мелешь! – усомнилась мадам Плацекина.

– Вот как на духу!.. Не верите, поезжайте, посмотрите сами!

Но у Людмилы Сергеевны не было никакого желания созерцать обезглавленного любовника. Еще по ночам сниться будет. Вместо этого она вызвала собственного муженька.

– Слышал уже? – поинтересовалась она, едва муж возник на пороге.