Игорь Лесев - 23

Я увидел на бардачке таксиста офицерскую линейку.

– Куришь?

– Закурить решил, малой? Нервишки шалят? Водила осторожно потянулся к нагрудному карману и достал из него пачку сигарет.

– Держи, малой, – он протянул пачку мне.

– И спички.

Водила засунул себе в рот одну сигарету и полез в бардачок за зажигалкой.

– Может, еще покурить за тебя? – Он ухмыльнулся и протянул мне зажигалку вместе с пачкой сигарет.

– И линейку.

– Может, тебе еще станцевать сидя?! Но линейку передал.

Зажигалку и сигареты я кинул на сиденье, а офицерскую линейку стал быстро ломать на маленькие кусочки левой рукой, а правой по-прежнему продолжал держать карандаш у шеи таксиста, создавая минимальную видимость угрозы для его жизни.

– Ты что там мутишь, малой?

– Рот закрой и смотри на дорогу.

Я закончил ломать линейку. – Теперь карту.

– Не понял?

– Дорожную карту подал мне быстро! И скорость не сбавляй.

Водитель подал мне карту, которая лежала рядом с ним на переднем сиденье. Я стал ее рвать – одной рукой было чертовски неудобно – и заворачивать в нее куски офицерской линейки.

– Ты что, гаденыш, с моей картой делаешь?! – водила стал поворачивать голову в мою сторону.

Нужно было действовать быстрее: моя «заточка» становилась таксисту до фонаря.

– Я тебе, сука, заплатил шестьсот шестьдесят пять гривен, купишь новую.

В голове пронеслось число 666, вместе с монетами наверняка еще гривна набиралась. Думаю, ему эти деньги счастья не принесут. Я поджег карту с линейкой, повалил молочный едкий дым. Именно такие дымовушки мы с ребятами поджигали в школьных туалетах, срывая контрольные по алгебре и физике.

– Ты что творишь?! – истошно заорал таксист.

Мы проехали белую стелу с надписью «Столица». Через несколько сот метров должен стоять патруль автоинспекции. Я бросил горящую дымовушку прямо под ноги таксисту, тот с воплями и матюками попытался затушить ее ногами, от чего дыма в салоне стало еще больше. Машина с визгом затормозила, я открыл дверцу и, схватив в руки сумочку Алисы, бросился наутек в чернеющую лесопосадку. Ни о какой погоне за мной со стороны таксиста и речи быть не могло, ублюдок был занят тушением «жигулей».

Минут через сорок я выбрался на трассу, весь помятый, грязный и мокрый. В руках у меня по-прежнему красовалась дамская сумочка, с которой я мог привлечь внимание милиции. Впрочем, и без сумочки мой внешний вид давал основания любому тупорылому менту города задержать меня «до выяснения». Тем не менее сумочку я не собирался выкидывать, – помимо памяти о той, настоящей Алисе, я рассчитывал найти здесь вещи, которые смогут помочь мне остановить Анилегну с ее колоритной компанией.

У строения с надписью «Шиномонтаж» горел свет в рядом стоящем ларьке, который, видимо, работал круглосуточно. Купив пакет (в него я тут же засунул дамскую сумочку и, таким образом, стал относительно похож на нормального прохожего), два сникерса, чипсы и пепси, я поймал такси (в этот раз уже столичное) и отправился к себе в общагу. В ней я не был всего лишь три дня, с утра четверга, но казалось, что я отсутствовал целую вечность.

Я постучал в темное окно двери, но мне никто не ответил. Было уже начало четвертого, вахтерша, понятное дело, крепко спала, и мне пришлось стучать минут пять, прежде чем я увидел, как в ее комнате зажегся свет, а затем недовольный голос проворчал: «Хто там?»

– Это я, Лесков, – за дверью вновь образовалась тишина, вахтерша с трудом соображала, какой такой Лесков, и почему он ее будит во второй половине ночи.

– А-а-а, Лесков, – послышался скрежет отпираемого засова, – проходь.

– Извините, что я вас разбудил, – с этими словами я потопал к себе на пятый этаж.

– Та ничого, я нэ спала.

Войдя тихонько в свою комнату и включив настольную лампу, я окунулся в такую знакомую мне атмосферу. В комнате так же воняло, два соседа-селюка тихонько посапывали (один из них периодически почмокивал во сне), на моей кровати был родной бардак из книг, тетрадей и одежды. Никогда еще я не чувствовал такого радостного состояния от пребывания в общаге, которую еще несколько дней назад так ненавидел. На земле есть места, где намного хуже, чем здесь. Стоит лишь недолго побывать там. И при этом вовсе не обязательно ехать в Сомали или Афганистан.

Очистив кое-как кровать, я лег и стал разгребать свою поклажу. Для начала достал из-за пазухи желтый блокнот и быстро его перелистал. Он пестрел кучей формул, схем, каких-то описаний и терминов с набором этимологических и этнических комментариев, от которых меня тут же потянуло в сон. Решив отложить чтение блокнота на завтра, когда я действительно смогу выспаться и ясно соображать, я взялся за сумочку Алисы.

Помимо косметики, которая, впрочем, мне весьма помогла, – я вспомнил, как применил карандаш для век, – маленького атласа мира и рекламных проспектов, в сумочке оказались ключи от квартиры с биркой «21». Видимо, это был номер квартиры Алисы. И Алиса говорила, что живет с Анилегной на одной площадке. На площадке я заметил только три квартиры, значит, номер квартиры… Я задумался. Номер чьей квартиры? Формально я был в квартире Алисы, но там, кроме этой сумочки и одежды, которая была уже на Анилегне/Алисе, не было ничего, что говорило бы о том, что это жилье именно молодой девушки. Предположим, я был в квартире Анилегны. А потому номер ее квартиры мог быть минимум 19 (двадцать один минус два), максимум «23» (двадцать один плюс два). При этом у меня возникла уверенность, что был я именно в квартире № 23.

На дне сумочки я обнаружил открытку, которую мне показывала Алиса, с изображением девяти белых роз и стихом:

Эту открытку получила мама Алисы и вскоре была убита. Я прочел стихотворение еще раз. Мне стало вдруг очень жаль женщину, которую я никогда не знал и не видел и которая уже умерла. Но судьба ее дочери оказалась еще ужасней и трагичней, чем смерть.

Наконец я достал кошелек Алисы. Пересчитал оставшиеся деньги, их осталось 716 гривен и 23 копейки. Я еще раз тщательно осмотрел кошелек и сумочку, надеясь найти еще хоть одну монету или купюру, но ничего больше не было. Знаки продолжали меня осаждать. 7 – это количество оставшихся дней до Пасхи, 16 – сегодняшнее число, 23 – дата неумолимо приближающейся Пасхи.

Я расстроился. События последних дней в Василькове практически не дарили мне никаких знаков, хотя, может, они и были, но мне, занятому проблемой своего выживания, было тогда не до них. Теперь же, окунувшись на несколько часов в свою старую атмосферу и успев психологически немного расслабиться, получать томительные знаки приближающейся смерти было особенно противно.