Игорь Лесев - 23

Я лихорадочно стал соображать, как спастись. Прыгать из окна нельзя – пятый этаж. Дверь заблокирована. Кричать? Точно, закричать. Это же общага, кругом полно людей. Я тут же вспомнил всех соседей, которых я видел в ближайших комнатах, – матери-одиночки, сантехники-алкоголики и водители-селюки, которые не отзовутся даже если их самих начнут резать.

– Я получил твою эсэмэску, – я сделал секундную паузу, – Дима. – Но Шест ничего не ответил. – А как ты вошел сюда, дверь ведь заперта изнутри? – Но опять на мой вопрос не прозвучало никакого ответа.

Шест стоял молча и не двигался. Тогда я тоже замолчал. А действительно, как он вошел?

– Тебе нужно уснуть.

– Что? – я переспросил, хотя отчетливо услышал, что он сказал. Мое сердце учащенно забилось.

– Тебе надо уснуть, – и Шест, наконец, направился в мою сторону. – Не бойся, Витя, я тебе помогу, – голос и интонация Шеста не были агрессивными, скорее, командно-вежливыми настолько, насколько это умел когда-то делать Дима Обухов.

Шест приблизился ко мне вплотную. Все мое тело сковал страх, я не был уверен, что смог бы сейчас, даже если бы захотел, закричать. Я сумел заставить себя еще раз нажать на кнопку телефона, и лицо Шеста попало под луч света. Меня всего передернуло. Его лицо было в больших синих пятнах, а мой нос уловил вполне отчетливый запах гниения. Шест выглядел очень плохо. Он наклонился прямо над моей головой, от чего запах стал просто невыносим, и проговорил еще раз:

– Ты сейчас уснешь. Только прочитаешь одно стихотворение. И уснешь.

– А если я не смогу уснуть?

– Тогда я тебе помогу.

– Ты меня успокоил.

Шест протянул мне потрепанный листок бумаги.

– Что это?

– Стих. Читай. Прямо сейчас.

– Димка, в темноте читать неудобно. Понимаешь? Букв не видно.

Шест уставился на меня тупым взглядом. От прежнего Игоря Шеста ничего уже не осталось, передо мной стоял самый натуральный Дима Обухов, который как при жизни, так, похоже, и сейчас особым умом не отличался. Наконец он с трудом поднялся и, быстро пройдя к двери, нажал выключатель. Комнату озарил яркий белый свет. Только теперь я увидел, как чудовищно выглядел Шест. Его лицо, руки, тело были в иссиня-черных пятнах. Белки превратились в два тягучих ядовито-желтых овала. Все движения Шеста были исключительно выверенными.

– Читай. Теперь читай.

Я развернул листок, который вручил мне Шест, и стал читать стих, написанный красивым почерком: «Сегодня большой упадок.»»

– Вслух читай, – Шест приблизился ко мне вплотную и встал над головой.

– «С-сегодня б-большой упадок…», – я начал бубнить себе под нос, еле выговаривая слова.

Обухов положил мне руку на плечо, от чего мне стало безумно противно, и крепко сжал его. Боль была настолько сильной, что я чуть не выронил листок со стихотворением. Похоже, физической силы у этой твари оставалось достаточно.

– Витя, читай стихотворение. Я могу сделать так, чтобы ты его прочитал, ощущая очень сильную боль. Но ты ведь толковый парень? Читай, Витя, – Шест убрал руку с моего плеча. Боль сразу же отступила, но читать вслух стих мне расхотелось еще больше. Я поправил очки на носу и начал:

– «Сегодня большой.»

В это время зазвонил мой мобильный. Я посмотрел на Шеста, тот никак не отреагировал.

– Одну секунду, – я взял телефон, но вместо того чтобы отключить его, как мог подумать Шест, я нажал кнопку вызова. – Да.

– Сыночка, где ты? Почему ты три дня не берешь трубку? Я вся извелась. С тобой все в порядке? – Звонила мама, ее материнское чутье подсказывало, что со мной в последние дни было как раз не все в порядке.

– Все в порядке. Это Анилегна, – последнюю фразу я адресовал уже Шесту, но произнес в трубку.

Шест смотрел на меня, пытаясь что-то сообразить, моя мама на том конце телефона молчала. Никаких вопросов вроде: «Какая Анилегна?» – или: «Ты в своем уме?» – не последовало. Она знает, кто такая Анилегна. Я продолжил говорить в трубку: – Анилегна, слушай. Тут ко мне пришел Игорь Шест, в которого вселился Дима Обухов. Ну, в общем, Обухов стал гулу. Так вот, сам Шест выглядит очень плохо. И хочет, чтобы я прямо сейчас вслух прочитал какое-то стихотворение, а потом заснул.

На том конце по-прежнему была тишина (я даже испугался, не прервалась ли связь), которая вскоре была нарушена голосом мамы. Мама говорила очень взволнованно, я это чувствовал, но при этом в ее интонации не было совершенно никаких ноток истеричности. Пожалуй, так говорит хирург, требуя у медсестры очередной инструмент во время сложной операции.

– Сынок, не вздумай читать это стихотворение. Ни при каких обстоятельствах. Прочти сейчас ему то, что я тебе продиктую.

– Ага. Сначала это стихотворение, а только затем то, что хочет Обухов? – я это проговорил опять больше для Шеста, увидев в его взгляде недобрые намерения.

Мама все поняла и никак не прокомментировала последней моей фразы. Мне в ухо доносились хлопанья шкафчиков стенки, мама что-то торопливо искала.

Наконец она проговорила:

– Сынок, слушай внимательно и повторяй за мной каждую строчку стихотворения.

– М-м-м… Подожди. – Я чуть не сказал «мама». – А через громкоговоритель можно? Димка услышит.

– Давай попробуем.

Я нажал функцию «Громкая связь», и по комнате стал разноситься голос мамы:

Реакция Шеста оказалась неожиданной. Он попятился от трубки, из который разносился голос мамы, дошел до противоположной кровати и, упав на нее, стал мычать.

– Сына, уходи оттуда! – я не сразу понял, что это кричала мне моя мама.

Шест как-то неестественно приподнялся и в полусогнутом положении стал приближаться ко мне с вытянутой рукой:

– Читай!

Я ногой опрокинул на него журнальный столик и, схватив стул, с размаху ударил Шеста по спине. Тот захрипел, но не упал. Сила в этом разлагающемся теле была все еще чудовищная. Тогда, отбежав к кухонному столу, я схватил утюг (где бы ему еще находиться, как не на кухонном столе) и с размаху ударил Шеста в висок. Острие утюга размозжило черепную коробку и, съехав кровавой полосой по щеке, выбило ему глаз. Откуда-то изнутри тела Игоря Шеста раздался приглушенный вой – гулу умирал. Из его головы медленно потекла темная густая кровавая жижа, больше напоминающая мазут. Размахнувшись, я еще раз ударил Шеста по голове. Только теперь он осел на одно колено, но все еще продолжал ползти ко мне, издавая нечленораздельное булькающее шипение. Я замахнулся, чтобы ударить третий раз, но остановился на замахе. Шест перестал ползти. Его рука все еще продолжала судорожно искать что-то в воздухе, рот был широко открыт, сопение участилось. И вдруг его стало рвать. Такого омерзительного зрелища я не видел никогда в своей жизни. Шеста рвало на пол кусками внутренних органов, которые были перемешаны с пищей и кровью. Меня стошнило тоже. Вся комната наполнилась невообразимой вонью, я, доковыляв до окна и раскрыв его, стал судорожно глотать воздух. За моей спиной лежало обезображенное и быстро разлагающееся тело Игоря Шеста.