Дэн Симмонс - Песнь Кали

Мусор и органические отходы, наваленные футов на восемь-двенадцать в высоту, тянулись по всей длине протяженного прохода. Очевидно, жильцы в течение многих лет сбрасывали мусор из верхних окон. По вонючим кучам передвигались темные фигуры. Я тут же отпрянул и застыл перед отделяющим тротуар от проезжей части потоком дождевой воды, смешанной с нечистотами.

Я всматривался в каждого человека в снующей толпе. Как и в любом большом городе, на лицах пешеходов лежала печать суетливой раздраженности. Многие мужчины были одеты в жесткие полиэстеровые рубашки и свободные штаны из того же материала. Меня это поразило: в стране, производящей, возможно, лучшую в мире и в то же время относительно дешевую хлопчатобумажную одежду, средний класс считает престижным щеголять в более дорогом, не пропускающем воздух полиэстере. Иногда какое-нибудь потное лицо под умасленными черными волосами поворачивалось в мою сторону, но никто не останавливался, кроме нескольких детей, одетых лишь в замызганные шорты цвета хаки. Они приплясывали вокруг меня некоторое время, выкрикивая: «Баба! Баба!» – и хихикая. Я не стал раздавать монетки, и через пару минут они убежали, разбрызгивая грязь.

– Вы мистер Лузак?

Я вздрогнул от неожиданности. Пока я смотрел на проезжающие машины, сзади ко мне подошли двое мужчин. Один был облачен в обычный полиэстер, а на другом было загвазданное хаки обслуживающих классов. Оба не отличались ни смышленостью, ни приятной внешностью. Высокий и худой в пестрой рубашке обладал треугольным лицом с острыми скулами и узким ртом. Мужчина в хаки был пониже, потяжелее, с еще более туповатой, чем у его приятеля, физиономией. Сонное, презрительное выражение его глаз заставило меня вспомнить всех громил, с которыми доводилось когда-либо сталкиваться.

– Да, я Лузак.

– Пойдемте.

Они двинулись в толпу так стремительно, что мне пришлось припустить трусцой, чтобы не отстать. Я задал несколько вопросов, но их молчание и уличный шум убедили меня в том, что лучше успокоиться и следовать за ними.

Мы шли больше получаса. Я и сначала-то не очень понял, в какую сторону мы движемся, но вскоре полностью потерял ориентацию. Плотная облачность не позволяла мне воспользоваться даже солнцем в качестве ориентира. Мы проходили по многолюдным боковым улицам, не шире переулка и по настоящим переулкам, заполненным людьми и мусором Несколько раз мои провожатые поворачивали в короткие тоннели, выводившие нас во дворы жилых зданий. Повсюду носились, верещали и сидели на корточках дети. Женщины, прикрывая лица краями сари, недоверчиво поглядывали темными глазами. Старики с неподвижными лицами смотрели вниз, облокотясь на проржавевшие перила. Кричали младенцы. От разведенных на бетонных площадках костров для приготовления пищи поднимался дым и повисал в туманном воздухе.

По очередному тоннелю мы вышли в переулок, тянувшийся на несколько кварталов. Народу здесь толпилось больше, чем на иных главных улицах американских городов. Переулок вывел нас в район, где дома были снесены, но среди куч каменных обломков торчали палатки и импровизированные укрытия. Одна большая выемка, служившая когда-то, по всей видимости, подвалом, была заполнена дождевой водой и отвратительными нечистотами. Десятки мужчин и подростков плескались и кричали в коричневом водоеме, а другие прыгали в него из окон вторых этажей зданий, расположенных вокруг. Тут же двое голых мальчишек, смеясь, втыкали палочки в нечто, напоминающее утонувшую, раздувшуюся крысу.

Затем, оставив позади район жилых домов, мы оказались в трущобах – среди множества сложенных из камней и джутовых мешков жилищ и многоярусных конструкций из старых щитов, листового железа и выцветшей на солнце фанеры. На открытой площадке испражнялись, сидя на корточках, двадцать или тридцать мужчин. Чуть подальше, на каменистой террасе, расположились молоденькие девушки. Сидя позади своих младших сестренок и братишек, они тщательно выбирали вшей из их спутанных волос. Когда мы проходили, от нас шарахнулся какой-то тощий пес, но никто здесь, судя по всему, не испытывал никаких чувств из-за появления чужаков на своей территории. Из глубоких теней дверных проемов лачуг за нами следили человеческие глаза. Время от времени откуда-нибудь выбегал ребенок с протянутой рукой, но окрик невидимого взрослого тут же возвращал его обратно.

Неожиданно воздух наполнился едким запахом благовоний. Мы миновали ветхое зеленое строение. По звуку колокольчиков и доносившемуся из внутреннего дворика нестройному пению можно было заключить, что это храм. Возле зеленого храма старуха с внучкой выгребали из большой корзины коровий навоз и лепили из него горючие лепешки размером с гамбургер для вечернего огня. Стена храма на протяжении футов тридцати была в несколько рядов облицована вылепленными вручную кругляшами, разложенными для просушки. На другой стороне грязной немощеной улицы несколько человек делали бамбуковый каркас для хижины размером не больше переносной туристской палатки. Перестав беззлобно перекрикиваться, они молча проводили нас взглядами. Если у меня и оставались некоторые сомнения по поводу того, являются ли мои провожатые капаликами, то теперь их окончательно рассеяла тишина, сопровождавшая нас по пути.

– Далеко еще?

Снова начинался дождь, а зонтик я оставил в гостинице. Мои белые штаны покрылись грязью до самых коленей. Светло-коричневым башмакам никогда больше не удастся вернуть прежний вид.

Я остановился и снова спросил:

– Далеко еще?

Коренастый в хаки оглянулся и мотнул головой. Он показал пальцем на стену серого промышленного здания, показавшегося сразу же за морем лачуг. Последнюю сотню метров нам пришлось взбираться по раскисшему склону, и я дважды падал на колени. Верхушку холма окружал сетчатый забор с колючей проволокой сверху. Сквозь сетку я увидел ржавые металлические бочки и пустые железнодорожные ветки между зданиями.

– Что теперь?

Я оглянулся и окинул взглядом панораму трущоб. Жестяные крыши были придавлены бесчисленными камнями – черное на сером. То там, то здесь в темных проемах виднелись огни. Далеко, в той стороне, откуда мы пришли, плотная дымка скрывала из виду многоквартирные дома. Дым поднимался от сотен костров и растворялся в серо-коричневом небе.

– Пошли.

Высокий отогнул кусок проволочной сетки.

Я заколебался. Сердце бешено стучало – и не только из-за подъема по склону холма. Меня наполняла пьянящая, холодящая живот легкость, которую можно ощутить, встав на край трамплина.

Наконец я кивнул и шагнул в образовавшуюся в заборе дыру.

На территории завода царила тишина. Теперь я понял, насколько привык к постоянному гулу человеческих голосов, к движению… к людям в этом перенаселенном городе. А здесь по мере перемещения от одного затененного прохода к другому тишина постепенно становилась такой же густой, как и влажный воздух. Я не мог поверить, что этот производственный комплекс еще работает. Небольшие кирпичные здания почти сплошь заросли сорняками и вьющимися растениями. В расположенном высоко в стене окне, состоявшем когда-то не меньше чем из сотни квадратных стекол, уцелело не больше десяти-двенадцати. На месте остальных зияли черные дыры с зазубренными краями, сквозь которые время от времени порхали маленькие птички. Повсюду виднелись пустые бочки, когда-то ярко-красные, желтые, голубые, а сейчас покрытые коростой ржавчины.