Максим Макаренков - Дни стужи [litres]

Стеклянный дед тоже ждал надевания шапки, но ему эта замысловатая процедура совсем не нравилась. Он любил покой, а когда его привязывали к кровати и закрепляли под подбородком зажим, становилось беспокойно, в голове становилось щекотно, и он чувствовал, как улетает куда-то, превращается в бесконечную нить, которая сплетается с другими в крепкий, такой, что никому не разорвать, жгут.

Жгут этот уходил в страшную темную пустоту, которая простиралась в невероятной глубине-дали-выси, там, за разноцветными сияющими деревьями, полными звезд.

Оттуда что-то пробиралось по этому жгуту, оно приближалось, и чем ближе это неизвестное находилось, тем страшнее делалось Стеклянному деду.

Поэтому ночами он вскрикивал, сучил руками и ногами, пытаясь избавиться от неумолчного стеклянного звона.

Непонятное движение по жгуту, частью которого все быстрее и проще становился Стеклянный дед, усиливалось. Это было страшно и сладко, старик проваливался в позабытое детство, когда каждая вылазка за яблоками в соседский сад превращалась в такое сладко-страшное приключение. Но по-настоящему его пугала тьма.

Нет. Не так.

ТЬМА.

Приближалась очень холодная, целеустремленная, нечеловечески спокойная Тьма.

И он помогал ее приближать. Но сил противиться уже не было.

Слишком сильным стало удовольствие, он ждал нового сплетения, задыхаясь от сладкого ужаса, его трясло, как только в комнату входили люди с фонарями. Он сам ложился на кровать и послушно вытягивал руки по швам.

Этой ночью люди с фонарями вошли, когда все спали.

Они ходили между кроватями, обмениваясь короткими резкими командами.

Старик не понимал слов, но ему стало очень тревожно.

Невидимое стекло вокруг зазвенело громче.

Злым торжествующим звоном.

Кто-то из иноков попытался сказать Сергию, что ему с охраной лучше бы остаться в Приказе, затворить двери храма, но монах рявкнул на него так, что с ближайшей березки сорвалась снежная шапка.

После этого как-то само собой стало ясно, что Сергий едет на угольно-черном жеребце рядом со Старшим. Вокруг них неслышно образовался круг охраны из черных иноческих полушубков и серо-синих – порубежников.

Заскрипели ворота, и первыми в зимний сине-золотой свет вылетели гонцы. Ушли черными точками по белому снежному полотну, лишь комья из-под копыт полетели. Федул – только сейчас и удалось увидеться – хлопнул Стаса по плечу и умчался к порубежникам.

Знающие, которых в Приказе хватало, осторожно вышли в тонкие миры, и то, что там увидели, очень сильно им не понравилось. Светлое пятно, окружающее город, сужалось, его сдавливали фиолетово-черные, с оранжевыми всполохами валы, полные неясных теней, скользящих между реальностями тварей и звуков, от которых даже у бывалого Ивана заныли зубы.

Надвигалось что-то такое, подобного чему никто из присутствующих не помнил.

С первой же встречи с Сергием Иван понял, что монах тоже ведающий. И сила его такова, что сравниться с ним может, пожалуй, только Якут. Эти двое смотрели друг на друга, как старые знакомые, перекидывались короткими фразами, порой надолго замолкали, а потом понимали несказанное по одному скупому жесту.

При этом Старшой, судя по его поведению, о знакомстве Шамана с Сергием не знал. И сейчас смотрел на них оценивающе и чуть отстраненно.

Но все это было не важно, это не хотели уходить остатки старых, уже отживших мыслей Ивана, которым не место было перед лицом того, что надвигалось на город. «Не на город, – поправил себя ведун, – на весь наш мир. Который и так плывет в Мироздании, похожий не то на полусобранную головоломку, не то на сломанную детскую игрушку».

Колонна всадников в черном вышла из ворот, перешла по мосту и рассыпалась на тройки и пятерки. Только вокруг Сергия и Старшого остался круг охраны.

Стас, Иван и Ниула с Якутом пришпорили коней и вскоре углубились в переулки города.

Подходить к обозначенным в бумагах Загорцева усадьбам решили малыми группами, тихо скапливаясь в переулках. Добирались кружными путями. Те, кто прибывал первыми, должны были ждать и наблюдать. Вперед отправили несколько групп опытных разведчиков в сопровождении полицейских агентов, хорошо знавших местность.

Их задача – бесшумно снять наблюдателей, если появится такая возможность. Это, конечно, рискованно, никто не знал, имеются ли у противника слухачи, но выбирать особо не приходилось.

После жуткой ночи город затих.

На улицах – только настороженные патрули городской полиции. Хотя иногда из подъездов выглядывают и мужики, иные с крепкими палками, а другие и с чем посерьезней в руках. В Москве народ ушлый, быстро сговорились с соседями, берегут свое добро от лихих людей, которые всегда готовы поживиться на чужой беде и выползают на поверхность в смутные времена.

Погода была совершенно февральской. На небе ни облачка, солнце яркое, хоть и осталось ему по небу плыть считаные минуты, а смотри ж ты, светит так, что от снега прыгают в глаза острые золотые звездочки. А снег – снег январский, легкий, пушистый, еще не слежавшийся.

Пластуны осторожно ползли по сугробам в белых накидках, замирали, едва только чувствовали на себе чье-то внимание. В пластуны подбирали только тех, кто умел чуять , растил и развивал в себе это умение с малых лет.

Вязальщиков высадили за первой линией. Ближе незачем, только Иван пошел рядом со Стасом, не обращая внимания на предупреждения Старшого и Сергия.

За ними заскрипел снег – это шагали Ниула и Шаман.

– Ты мне, Якут, потом много и долго рассказывать будешь, – сказал Иван и снова сосредоточился на Верхнем мире. Ох, не боги там сейчас обитали. Или ушли Старые, Старшие боги, устали измысливать Яви, в которых хотелось бы жить, а уже сотворенное бросили, как бросают яркие стеклянные шарики дети, которых позвали домой мамы.

Вот только забытые шарики-блестяшки подобрал кто-то недобрый, кому хотелось зажать их все в горячем, мокром от жадного пота кулаке и держать, держать, сжимая все крепче, пока не застонет, не заскрежещет, лопаясь, хрупкое стекло.

Надо было прикрыть пластунов.

Иван смотрел верхним взглядом, и то, что он видел, его еще больше настораживало. Было во всем, что окружало отмеченные Загорцевым усадьбы, нечто неправильное.

Строения подрагивали, чуть плыли, вокруг них собиралось мерзко-зеленоватое марево, сквозь которое проглядывали смутные очертания фигур-аур тех, кто притаился в постройках. И было очень спокойно и тихо, хотя чуть подальше городские кварталы казались Ивану взбаламученными, взвихренными, по ним ползли, терзая души, черно-фиолетовые змеи страха. А главное – ширилась воронка смерча, спускающегося к городу.