Мишель Грирсон - Становясь Лейдой [litres]

– Что? Нет, даже не думай. Эта женщина сама решила свою судьбу…

Маева ударила рукой по столу.

– Она присутствовала при рождении твоей дочери, если ты вдруг забыл. Пришла по твоей просьбе, приняла у меня роды бесплатно, посреди ночи. Когда мы в ней нуждались, она помогла, не задавая вопросов. Она никому не сказала о Лейде. Бога ради, Питер… Мы должны быть ей благодарны.

– Благодарны? Наверное, да. Но это не значит, что ради нее мы должны рисковать нашей… твоей… репутацией… – Он пристыженно замолчал, его горло сжалось от чувства вины.

– Я и так проклята в глазах жителей этой деревни, куда уж дальше? Господи, Питер, ты что, слепой?

Он стиснул зубы. Снова обвел взглядом комнату, и его смутные подозрения наконец обрели форму.

– Это точно дело рук здешних женщин? Или ты…

Он не договорил, но она почти сразу сообразила, на что он намекает.

Задохнувшись от ярости, она бросилась прочь.

Он схватил ее за руку, не давая уйти.

– Отпусти, – процедила она сквозь зубы.

Он отпустил ее руку и достал из кармана маленький черный камень.

– Я нашел его в Лейдином одеяльце. Когда мы вернулись из церкви. – Он сжал амулет в кулаке с такой силой, словно пытался его раздавить. – Принести его в церковь! Тем более сейчас! О чем ты думала, черт возьми, Мае? Ты испытываешь Божье терпение. И мое тоже.

После всего, что я для тебя сделал…

Он швырнул камень в огонь. Языки пламени тут же принялись облизывать амулет в форме черного молота.

– Больше такого не будет, Маева. Я не буду повторять дважды. Никаких больше походов за пределы двора в одиночку, никаких поездок на рынок, никаких прогулок к водопаду. Ты не сделаешь ничего, что даст людям повод тебя осудить. Пусть все успокоится. Тебе надо на время исчезнуть. Ты все поняла?

Она молча смотрела, как амулет покрывается копотью.

Мне снится огонь. Вер-миль-он .

Оранжево-красная пасть, пожирающая все на своем пути: поля, траву, даже сарай. Наша лошадь тянет горящую повозку, лошадиная грива полыхает огнем. Я кричу в горячий ветер, зову маму – пусть она меня спасет, – но слова не выходят наружу. Я бегу к дому, но, как только тянусь открыть дверь, дом загорается изнутри. Я вижу папу, он сидит в кресле-качалке с моей dukke на коленях. Его голова охвачена пламенем. И голова куколки тоже. Они оба спят и не чувствуют. Я стучу в дверь кулаком, мои ноги тонут в сыром песке, который превращается в черную воду. Я ухожу в глубину, тону в оранжевом пламени.

Я просыпаюсь, как от толчка. Моя рубашка промокла насквозь, я сама вся горю. Я отбрасываю одеяло, обливаясь горячим потом после жара из сновидения. Я обмахиваюсь подолом, спускаюсь вниз и открываю входную дверь.

Ночная прохлада врывается в дом, заставляет проснуться мой нос. Что-то горит . Я оборачиваюсь к очагу: может быть, что-то случайно упало в огонь? Но огонь не горит, в очаге только черные остывшие угли. Я хмурюсь и снова принюхиваюсь. Явственно ощущается запах дыма. Кажется, он идет сверху. Я поднимаюсь по лестнице. Может, в родительской спальне упала свеча? Их дверь приоткрыта, но внутри темно. Я заглядываю туда. Папа спит, держа маму в объятиях. Мама лежит на боку, отвернувшись от папы, на самом краешке кровати. Ничего не горит. Но на секунду мне кажется, что от кончика маминой косы поднимается завиток дыма.

Что это за…

Мама открывает глаза, и дым исчезает. Она шепчет мне:

– Лейда.

Она тихонько соскальзывает с кровати, кладет папе в руки подушку. Он даже не шелохнулся, он крепко спит.

Мама выходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Молча берет меня за руку и ведет в швейную комнату. Закрывает дверь и буквально падает на стул. Я бросаюсь ее поддержать, но она машет рукой:

– Все хорошо. Я просто устала. Что было сегодня? И что горит? – шепчет мама и морщит нос. – Ты слышишь запах?

Я киваю, и она привлекает меня к себе. Утыкается носом мне в плечо, нюхает в темноте мою рубашку.

– От тебя пахнет паленым. Ты что, обожглась? Я говорила твоему папе, что ты еще маленькая и тебе рано следить за огнем в очаге.

– Нет, мама. Мне приснился еще один сон.

Я собираюсь ей все рассказать – и о своем сне, и обо всем, что я видела днем на рынке. И первое, что приходит на ум: крошечная плетеная клетка. Какая-то женщина сделала мне подарок на день рождения, мама. Но его даже нельзя открыть .

Я представляю, как бросаю клетку в огонь. И смотрю, как она горит.

Мама хмурится:

– Хочу тебе кое-что показать.

Она встает на колени перед большим сундуком в углу маленькой комнаты. Открывает его и вынимает ту самую маску, которую мы с ней нашли в узкой пещере за водопадом и которую папа чуть не обнаружил сегодня утром у меня в шкафу. Хотя в комнате темно, я отчетливо вижу звериную голову с хохолком из пучка водорослей, прилипших к макушке. Мама поднимает маску повыше, и я уже собираюсь спросить, что это такое, но она вдруг надевает маску себе на голову, полностью закрывая лицо.

Она мгновенно меняется; сухие водоросли превращаются в роскошную гриву, отливающую красным золотом. Я изумленно вздыхаю. Мне хочется завернуться в это искрящееся сияние. Моя мама – волшебница. Ангел… Нет, даже лучше чем ангел. Ее длинные волосы и тюленье лицо – такие красивые, гладкие. Ее черные глаза сияют.

– Не понимаю… что это, мама?

Она протягивает ко мне руки. От нее веет теплом, пахнет морем. Я закрываю глаза.

Она уводит меня в потаенное место в глубине наших мыслей, глубже самой глубокой пещеры. В наших сердцах, в животах. Так глубоко, словно мы оказались в самом центре земли. Только мы не в земле, а внутри зыбкого зеленоватого сияния. Мы плывем, как одно существо, длинные мамины волосы заворачивают меня в кокон. Мы медленно кружимся, как бывает во сне, в вихре цветов и соленой воды, пузырьки воздуха щекочут мне кожу, и отголоски протяжной песни – той самой песни, что пела старуха на рынке, – разносятся повсюду вокруг. Но теперь песня звучит по-другому, нежнее и слаще, словно сотканная из тягучего меда и дождевых капель.

Мы становимся морем.

Волны вздымаются и опадают, оранжевые языки пламени раскрываются, словно цветы, превращаются в рыбок, в тюленей, в песок. Я слышу плеск волн, что ласкают нам кожу, слышу песню, плывущую в толще воды…

Я открываю глаза. Мы стоим в маминой швейной комнате. Повсюду разбросаны ткани, катушки с нитками, клубки шерсти. Маска лежит на полу. У мамы рекой текут слезы. Я тяну руку, вытираю одну слезинку и, не задумываясь, слизываю ее с пальца.

– Она соленая.