Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

– Видите? Вон, плывут? Форель. Вкусные, если вы не против костей, – Десро ухмыльнулся, демонстрируя пробелы в жёлтых зубах. – Я прихватил лука, жестянку со смальцем и сковородку. Кушать будете?

Откровенно говоря, после фермы Камминс я не вспоминал ни о еде, ни о алкоголе.

– С удовольствием, мистер Десро. С удовольствием, – солгал я, снова повернулся к реке и стал смотреть на текущую воду и дымящуюся землю.

Берега плавно и величественно проплывали мимо; древние гладкие горы, отшлифованные ветром и стихиями за прошедшие эоны, закутанные старинным лесом, едва тронутые человеческим присутствием, становились больше. Редкие нити синего дыма из печей в хижинах разматывались в небо. В кустах скрылось испуганное стадо оленей, над рекой пролетела вереница индеек, в жёстких крыльях которых шумел ветер. Десро посмеялся моему удивлению при виде летающих – пусть и недалеко – индеек. На берегу рыскал медведь, похожий на крупную собаку. Кролики, голуби, куропатки, черепахи, змеи… В воздухе живой пылью роились однодневки, комары, стрекозы; камни, ставшие за столетия гладкими от волн, блестели от их тел у него теперь владенья он обходит их кругом видит свой дворец роскошный видит пропасти с огнём сладкие запахи жимолости и соломы смешивались с дизельными выхлопами и дымом сигарет. Наконец, когда наступил вечер, баржа задрожала: нас привезли к дальнему берегу за многие километры оттуда, где мы пустились в путь. Сойдя на каменистый берег, мы сделали привал, так как ночь была не за горами. Молли собрала хворост, Десро договорился, что «Сонный Джон» вернётся через три дня и заберёт нас; капитан, однако, решил остаться с нами до рассвета, боясь наткнуться на мель. Я зарядил батареи Эдисона от газового генератора: капитан по своей доброте согласился хранить их на борту, пока не заберёт нас, – я приехал за одной-единственной песней, и для этого должно хватить простого заряда.

Я поделился со спутниками своими консервами, мы поужинали у костра, разведённого Молли, и уснули на палубе под звёздами.

Утром я дважды проверил крепления на деревянной защитной крышке над обеими иглами «СаундСкрайбера», после чего Десро ловко погрузил устройство вместе с батареями, пластинками и прочими принадлежностями на мулицу. Та завыла и заворчала, но вскоре привыкла к тяжести. Должен признать, он проявил большую смекалку, балансируя всё на её спине. Как же мне повезло с Десро: мало того что он знал местоположение Кипердилли (деревни, не кладбища), он ещё и обладал достаточными навыками и умением, чтобы переправить меня туда.

Мы отправились в путь вверх вдоль реки, по охотничьим и кочевым тропам, давным-давно проложенным колонистами и индейцами куапо – а потом явился Эрнандо де Сото с западными людьми, кровью, виски, порохом, сталью, отнял землю и присвоил себе. Я опирался на лопату, будто на огромный посох; да, меня утомила болезнь, и самогон с сигаретами, что я употреблял долгие годы, и война, и ранняя потеря – убийство – матери, и жара. И одиночество. Я не поспевал за Десро и его дочерью, чем немало его сердил.

Уставая, мулица (её звали Бесс в честь тётушки, которую Молли любила меньше остальных) кричала, жалуясь и требуя отдыха: если уж она решила остановиться, её было не сдвинуть с места ни лаской, ни побоями. Моё настроение в точности совпадало с её: стоило мне почувствовать, что дальше идти не смогу, как Бесс тут же начинала жаловаться.

На исходе первого дня, когда тени стали длиннее, мы сделали привал на берегу Уайт-Ривер. Молли удалилась в гущу старых деревьев охотиться из рогатки на белок, а я разделся догола и бросился в реку – смыть пот и липкую вонь болезни. Вода оказалась великолепно холодной, но скользкие, поросшие мхом камни под ногами были коварны, а течение на миг окатило меня с головой. Тогда я увидел сон об Инсулле и матери наяву: он хватал руками её плечи и горло, и на миг я стал един в трёх лицах – заблудший сын посреди реки, мать, которую топят, и он, удерживавший её под водой. Воды Уайт-Ривер несли меня вниз по течению, и мне вспомнилась дурацкая песенка из детства:

Я пришёл в ужас и принялся барахтаться в ледяной воде, в поисках берега. Наконец оказавшись на земле, я был вынужден идти пешком к месту привала голым, словно новорожденный, пока обсыхал от воды. По дороге в сени деревьев я услышал шелест и остановился – то ли надо было во имя приличий закрыть руками член и яйца, то ли поднять руки, сжать их в кулаки и защищаться.

– Молли? Это ты? – окликнул я. Снова шелест; из подлеска вышло чёрное существо, расправило крылья и взлетело на деревце у берега. То был ворон, чёрный как уголь, с острым обсидиановым клювом, в котором извивалась маленькая зелёная змейка.

Взглянув на меня, птица одним махом заглотила змею, потом склонила голову, моргнула блестящими чёрными глазками и взлетела, издав крик. Её возглас был похож на какое-то слово – беги, беги?

Вернувшись, я оделся, упал на землю и пребывал в бессильном ступоре, пока Десро меня не разбудил уже после наступления тьмы:

– У нас осталось немного жареной белки и форели с луком, мистер. Если хотите, идите к костру.

Он ушёл. Я не мог вызвать в себе ни голода, ни жажды, но всё равно пошёл за Десро. Он поставил передо мной остывающую сковороду, и я принялся воспроизводить механический процесс: зацепить кусок, поднять ко рту, обхватить губами и языком, прожевать, проглотить. Я не чувствовал, что́ ем и каково это на вкус, только ощущал, что много костей. Десро принёс фляжку с самогоном; я отпил, но не почувствовал жжения или опьянения. Всё словно под покрывалом. Всё состарилось и истлело. Всё моё тело казалось древним.

– Завтра к вечеру будем в Кипердилли, – сказал Десро. – До места, где Хелл-Крик впадает в реку, всего полтора километра. Оттуда вверх по долине, мимо Игольного Ушка, как оно тут называется.

– А потом, – сказал я.

– А потом можете делать то, за чем пришли. Мы будем в Кипердилли, где чёрные сады.

– Чёрные?

– Деревья там чем-то заболели – яблоки пошли чёрными точками. Хотели поджечь сады, чтобы зараза не разошлась, но, говорят, не смогли. Сады раньше были красивыми, – он вздохнул и поворошил костёр палкой. – Тогда все ушли оттуда в Маунтин-Вью, или Гайон, или Батсвилл, или Калико-Рок – кто куда. Всего-то и было, что ферма да пара семей.

– И семья Хайнсов?

– Да, Хайнсы. Артисты. С ними Лавы, Сэйлоры, Ивенсоны, Бриры… Все разошлись, – у Десро был потерянный вид. В глазах отражался жёлтый огонь. – Оливия была из Сэйлоров. Скучаю по ней.