Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

– Не знаю, зачем это правительству, – озадаченно говорит незнакомец, – но до Хелл-Крик меньше километра, вон туда. Про Кипердилли, или как там, в жизни не слышал.

– Там есть яблоневый сад, – говорит Кромвель.

– А, вон оно что. Мои девчонки называют его Яблонькой из-за запаха.

– Можете меня отвезти?

Незнакомец явно сомневается, но его лицо проясняется, когда Кромвель обещает:

– Отблагодарю деньгами.

– А сколько?

Кромвель вспоминает Харлана Паркера и семью Десро и спрашивает:

– Пятьдесят долларов пойдёт?

Незнакомец улыбается.

Забравшись на громыхающий квадроцикл «Поларис», они едут по красным, как сырое мясо, дорогам, недавно прорезанным в горе. Водитель одет в рабочую одежду от «Кархартт» и толстые резиновые сапоги; от него воняет старым табаком, по́том и бензином. Через несколько минут они уже в глубине леса и всё дальше от домов и мощёных дорог. Обоняние действует раньше зрения – квадроцикл карабкается по дороге-зигзагу вверх из крутого оврага, и тут Кромвель чувствует запах яблок.

– Наверно, мы уже на правительственной собственности, – говорит водитель, – публичный сервитут [38] Ограниченное право пользования чужой вещью в земельных отношениях. . Мы тут охотимся на оленей. Индеек ещё. На тридцать километров впереди – ничего, кроме деревьев и скал.

Кромвель поражён – значит, Кипердилли всё это время принадлежал правительству. Они подъезжают к плато, густо поросшему облетающими деревьями; там стоит одинокая кирпичная труба – деревянного дома вокруг больше нет.

– Мы на месте, – говорит водитель. – Перекрёсток Яблонька.

– Подождите немного, ладно?

– Без проблем, мистер, – отвечает водитель, откидывается на мягкое заляпанное грязью сиденье «Полариса», зажигает сигарету и открывает смартфон.

Оставив его, Кромвель подходит к трубе. Здесь некогда был дом – видны слабые очертания фундамента, но там, где раньше находилась кухня или гостиная, теперь стоит зрелый дуб. Воздух пропитан запахом яблок, но сада нет – сплошной лес: густой подлесок и тесно растущие деревья. Кромвель поднимает глаза, видит застенчивость кроны [39] Феномен, который наблюдается у некоторых видов деревьев, когда кроны полностью развитых деревьев не соприкасаются, формируя полог леса с каналами-пробелами. и идёт дальше.

Чёрные яблоки под ногами взрываются запахом, впереди – два кирпичных основания с торчащим из них ржавым чугуном. Арки с надписью «Гибель Идиллии» больше нет. Кромвель хлопает по шее – вокруг роятся комары.

Шаг вперёд. Он спотыкается о перевёрнутый гранит.

Кромвель сметает лиственную подстилку: «Надин Хайнс. Она знала на пятьдесят две песни больше, чем все.? – 1861». Дальше: «Эмануэль Эвенсон. „Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне“. 1831–1899».

В тени дуба перед Кромвелем – густые заросли с толстыми лозами. Он понимает, что его одежда не подходит для таких подвигов, но не может остановиться и раздвигает лозы и ветки (сотни шипов до крови впиваются в предплечье, прокалывая рубашку). Рука чувствует камень, бежит вверх и ощущает лицо. «Ангел отмщения» – так называла его Молли.

Кромвель возвращается к водителю квадроцикла и предлагает ему ещё денег. Когда стемнеет, зарослей и мусора вокруг ангела уже не будет, земля вокруг тоже станет чистой, а водитель разбогатеет на три сотни долларов. Оба довольны такой сделкой.

Чтобы приобрести вино, приходится доехать до города Фифти-Сикс на границе округа, остальное же Кромвель покупает в местном продуктовом, а лопату и дешёвую рабочую одежду – в «Уолмарте», удивляясь ценам. Потом он отдыхает в номере мотеля, включив кондиционер: тот выдувает ледяной воздух, который собирается капельками на окнах.

На закате Кромвеля приветствует водитель «Полариса» («меня зовут Декстер Рис, но все зовут меня Декс»). С довольным, но усталым видом он пьёт дешёвое светлое пиво:

– «Нэтти-Лайт». Хотите?

Обнаружив, что хочет, Кромвель пьёт вместе с ним посреди мастерской.

– Знал бы, что в лесу все эти годы стояла статуя ангела, водил бы туристов на экскурсии.

– Смею напомнить, мистер Рис, что эта скульптура обладает исторической ценностью.

– Статуя что надо, это точно.

Они распивают на двоих двенадцать банок пива. Кромвель вспоминает молодость, когда он убивал время дешёвым алкоголем в ожидании, пока начнётся жизнь, на краю полей, вдали от всего происходящего где-либо. Теперь это позади.

– Думаю, пора. Отвезите меня.

– У вас, что ли, время назначено?

– Да, – смеётся Кромвель. Рис качает головой и тоже смеётся безо всякой причины.

Они снова едут на «Поларисе». В темноте путешествие совсем иное – крошечные лоскуты света от фар ползут по лесу, пока сумерки сгущаются.

Они на месте – колёса мнут опавшие яблоки. Кромвель слезает, прихватив пакеты и совки и просит забрать его на рассвете. Рису уплачено достаточно, чтобы он не задавал вопросов; водитель только сообщает Кромвелю свой телефонный номер на случай, если тот передумает.

В темноте роятся комары и прочие кусачие насекомые, но Кромвелю всё равно. Он опускает фонарь у подножия ангела и начинает копать.

Выкопать могилу – дело гораздо труднее и дольше того, что показывают в сериалах. Радуясь, что взял перчатки, Кромвель шепчет беззвучную благодарность Харлану Паркеру, упомянувшему, что стало с его руками после этого.

Земля поддаётся с трудом. Уже три утра, когда Кромвель понимает: в могиле нет тела. Кого бы ни погребли здесь когда-то, он возвратился в прах.

Обессилев, Кромвель опускается на колени. Вино дешёвое – трудно ожидать отборного «Мальбека» от провинциального алкомаркета в Арканзасе; просто пинта креплёного портвейна. Кромвель всё равно произносит нужные слова и выпивает всё; потом вынимает хлеб и сыр, съедает их до корок, потом съедает и корки.

– Я испил вино её тела, – говорит он. – Я поглотил корку её сыра и поцеловал корку её хлеба.

Ночной ветерок шевелит дубы, берёзы, кедры и яблони. Вдали лает собака. Хрустит ветка. Потом – тишина.

– Я хочу поговорить с моей женой! Моим сыном! – кричит Кромвель.

Ничего. Ни ветра, ни звука.

– Простите. Простите. Простите, – повторяет он и опускает лоб, касаясь им сырой земли, смешивая свои слёзы с могильной плесенью. – Я злодей, я ужасный человек.

Он не двигается, пока небо не озаряет рассвет. Тогда Кромвель медленно разгибается, поднимаясь из могилы, вырытой собственноручно, думая о своём конце, конце его жены и сына, конце всего. Ему не осталось ничего, кроме чувства вины. Закончилась нить истории, дальше её не размотать. Он опустошён.

Ни у чего нет конца – есть только разные начала.

Например это.

КОНЕЦ