Эрика-Джейн Уотерс - Песнь призрачного леса [litres]

Седар медленно подходит и садится рядом. Вид у него беспомощный – словно он не знает, куда себя девать.

– Просто никуда не уходи, оставайся рядом, – прошу. – Больше ничего не нужно.

Собственно, больше ничего он и не может мне предложить. Последовать за мной туда, куда я собираюсь, Седар не в состоянии.

Бодрюсь. Пытаюсь казаться смелее, чем есть. А ведь совершенно неизвестно, провалюсь ли я снова в эту жуткую сумрачную бездну, как тогда, после случая с Сариной мамой… Однако достаю – хоть и трясущимися руками – скрипку и настраиваю, вздрагивая на каждой ноте.

Поднимаю смычок и… медлю, охваченная сомнениями. Сам инструмент мой уже достаточно опасен для психики, но то, что я хочу с его помощью узнать, – и вовсе бомба замедленного действия. Что, если Фрэнк прав и Джесс виновен? Что мне делать, если выяснится…

– Дыши. Дыши глубже, Шейди, – произносит Седар тоном тренера перед выходом атлета на площадку. Вот только он понятия не имеет, по какому виду спорта у меня соревнование…

Однако я подчиняюсь, делаю мощный вдох и выдох, закрываю глаза и пробегаю по струнам пальцами, пытаюсь сосредоточиться на этом ощущении, мысленно возвращаюсь к той минуте, когда притронулась к ним впервые. Как хохотал папа над моими первыми потугами… Воспоминание о его смехе – добром, раскатистом, искреннем – сразу низвергает меня в пучину горя, что и требуется. Но достаточно ли этого? Или надо подключить еще и ярость? Ту самую – слепую, бессильную, – что охватывает меня всякий раз, когда я представляю фургон, на полном ходу падающий в озеро. И еще отчаяние при виде гроба в разверстой могиле.

И вот я уже почти физически чувствую, как энергия моей скорби сливается с энергией скрипки – подобное к подобному. От каждой пробежки смычка по струнам каждый волосок на коже встает дыбом. Голову сжимает, словно обручем. Сердце бьется так часто и сильно, что остается удивляться, как оно не заглушает саму музыку.

Еще раз набираю воздуха в легкие и целиком отдаюсь звукам «Оми Уайз» [69]– старинной баллады из цикла «Об убийствах», где рассказывается о том, как один человек обманом выманивает соблазненную им девушку на берег реки, топит несчастную и предоставляет тело течению вод. Петь, конечно, не пою, духу Джима хватит и одного плача скрипки. В отличие от большинства других шедевров блюграсса, тут мелодия – не менее надрывная, чем текст.

Проводя смычком по струнам, пытаюсь вообразить себе, как призрак отчима мало-помалу облекается плотью, сплетается во весь рост, будто некий замысловатый, извилистый крест из ветвей на Вербное воскресенье [70].

Я играю в медленном темпе и приглушенно, нутром ощущая: Джим скорее явится на такое исполнение, чем на неистовство ритма. Его ведь убили, значит, в нем, скорее всего, и так стремление ворваться в мир живых кипит, как вода в паровом котле. Скрипке достаточно лишь поторопить, подбросить щепотку соли…

Я крепко зажмуриваюсь и как бы пропускаю через себя душераздирающий сюжет баллады. Вижу, как бедняжке Оми Уайз страшно, как она мечется от беспросветного отчаяния к безоговорочному доверию и обратно, как боится и в то же время смеет питать надежду, как крадется, пробирается ночной порой навстречу Джону Льюису [71] Персонаж баллады Omie Wise, убийца главной героини. , который поджидает ее у ручья на рослом черном коне. И вот конь этот уже стремительно летит, рассекает тьму, копыта хлюпают по влажному прибрежному илу, волосы Оми развеваются на ветру, а мрачные предчувствия в ней мало-помалу оттесняют радужные мечты. Потом – лодка. Всплеск воды. Сильная рука сдерживает порыв к поверхности, глотнуть воздуха. Последнее, что видит несчастная перед смертью, – странное, искаженное ненавистью лицо Джона.

Отчаяние, смертный ужас, горечь измены сменяют друг друга в моей груди и рвутся на свободу сквозь пальцы. И вот уже прохладный ветерок, подувший из ниоткуда, треплет мне волосы. И, подавив приступ ужаса, я поднимаю веки.

Дух отчима неотрывно смотрит на меня.

– Джим… – Его имя выходит у меня сдавленно, почти шепотом, поэтому приходится откашляться и напрячь глотку, чтобы перекричать скрипку. – Привет, Джим.

Человек, которого я всего несколько дней назад видела в гробу, моргая, таращится на меня, словно это я – призрак. А я, в свою очередь, как ни напугана, никогда не испытывала такой радости и облегчения от встречи с ним. Даже после явления Сариной матери и той женщины в роще до конца не верила, что получится… но вот он, передо мной! И чувство триумфа умеряет, укрощает страх.

– Шейди… – Голос его дребезжит, вид – озадаченный и какой-то… потерянный. На Седара косится с опаской.

Сердце мое бешено колотится, руки становятся липкими. Чтобы не отнять смычка от струн, требуется концентрация. Не зная, сколько времени удастся продержать здесь духа, сразу беру быка за рога:

– Джим, кто тебя убил?

Все тело мое дрожит, и голос, конечно, тоже. Привидение наклоняется ближе, словно не расслышало вопроса, и я повторяю еще надсаднее:

– Кто стукнул тебя молотком?

Взгляд Джима слегка проясняется.

– Молотком… – Он облизывает губы.

– Кто? Кто тебя ударил?

С его уст уже готово слететь имя, но в последнее мгновение дух осекается и смотрит на меня испытующе, словно прикидывает: вынесу я, не вынесу… И держится он уже гораздо увереннее.

Меня же вот-вот захлестнет паника.

– Говори! Говори!

– Как мама? – спрашивает отчим вместо ответа.

Я уже взвинчена до предела. Хочется визжать, плакать, швырнуть в него смычком, но продолжаю играть – спокойно, спокойно… Источник энергии не должен иссякнуть, угаснуть, пропасть втуне.

– У нас нет времени! – кричу я. – Мама в порядке, Хани в порядке, Кеннет в порядке, а мне нужно выяснить: Кто. Тебя. Убил?!

В горле уже пересохло, так что я ограничиваюсь этой тирадой и просто не свожу с него глаз, будто впитываю в себя каждую черту. Это существо похоже на Джима, которого я знала столько лет: даже форменная рабочая рубашка с высоким воротником, джинсы, тяжелые ботинки те же. Только лицо какое-то чересчур исхудавшее, потрепанное, болезненное. Одни острые углы, никаких плавных изгибов. Даже взор острый, как бритва. Острый и… оценивающий. Я-то думала: грозная истина, обличение, обвинение сразу исторгнутся из него наружу неудержимо, бурлящим потоком – подобно тому, как родники, пробиваясь из-под земли, несут свои воды в реки. Но нет! Поток если и готов выйти, то извилисто, петляя между корнями, лишь исподволь подтачивая песчаный берег… Как бы себе на уме. Как бы двигаясь к определенной потаенной цели. Мне и в голову не приходило, что дух может солгать. Или, по крайней мере, не сказать всей правды.