Ярослав Гжендович - Пыль и пепел или рассказ из мира Между

Мы сидели в полумраке и молчали. Долго.

— Закон своими началами доходит до третьего века после Христа, — сказал Пресвитер. — Он черпает из знаний, более древних, чем ваша церковь. Подумай о том, что ты хочешь уничтожить.

— Обол.

— Согласен. Книга твоя.

— Иди и скажи своим дружкам.

Тот вышел из землянки. Я остался в средине и ожидал, борясь с робким чувством надежды.

Бычок я погасил в банке из-под тушенки, поднялся и привел старика. У меня не было желания прикасаться к нему, но так было нужно. Для того, чтобы все закончилось.

— Иди к свету, — сказал я, правда, без особенной уверенности.

А потом вышел наружу, прямиком в туман. И в хоральное, оглушительное карканье сотен воронов, занявших места на всех деревьях.

И прямиком на четверых Плакальщиков, стоявших перед входом.

Прохожу. Вы получили, чего хотели, отправляйтесь к своим телам, лежащим в чистеньких кроватках в гостиничных номерах.

— Стой, похититель душ, — услышал я на ужасном, корявом английском с явным французским или бельгийским акцентом.

Нехорошо.

— Уходите! Вы же слышали волю Яна Пресвитера! Вы ошибались. А теперь уйдите.

— Это он ушел. Теперь я Иоанн Пресвитер. — С его фатальным акцентом и топорной грамматикой это звучало как заявление африканского полковника: «Now I am the president». — Ты самозванец. Похититель, вор душ. Кто дал тебе право высвобождать души из чистилища! Служишь мамоне! Дьяволу служишь! Гляди!

Они расступились, открывая огромный, лежащий на земле крест, своим наиболее длинным концом достающий глубокой ямы посреди полянки. Крест, весь покрытый шипами.

— Uno peccato, unus spinus.

Один грех, один шип.

За спиной меня была пустая, без другого выхода землянка. По бокам и передо мной — Плакальщики. Они были всего лишь людьми. Я же видел, как они кровоточили неоновой кровянкой, точно так же, как и я. Двоих я убил. Но они были очень сильными. Опять же, их было четверо, а я — один. И у меня не было моего оружия.

Только лишь Ка смешного и дешевого распылителя перечного газа, который я украл у несчастного ночного охранника в больнице. Маленькая жестяная баночка с находящимся под давлением, концентрированным соком перчика чили.

В умелых руках это смертельное оружие.

Они прыгнули на меня по двое, с обеих сторон одновременно. Первого я пнул в колено и сумел высвободить одну руку, зато второй рывком вытащил меня из глубокого прохода в землянку, будто котенка.

Я достал свой жалкий распылитель и нажал на головку. Язык гудящего огня длиной в пару метров выстрелил прямо в лицо Плакальщика, превратив внутреннюю часть капюшона в костер. Застыв в неподвижности, а я глядел на то, как, превратившись в человекообразный язык пламени, тот, визжа и пища, катается по земле.

И это уже не драка под дискотекой. А это не баллончик со слезоточивым газом — это Ка оружия. И выглядеть он может как нож, как ружье или покрытая знаками костомаха.

Или же как распылитель перечного газа.

Придурок!

Второй из нападавших получил свое в плечо и полу рясы. Я глядел, как он жит к деревьям и катается в панике, гудя огнем, и тут один из оставшихся собрался и, лопоча тканью словно жук, ловким ударом выбил баллончик у меня из руки. Тот полетел куда-то в заросли, я же остался, надеясь только на кулаки и ноги, на лоб и локти.

И вот, в конце концов, потащили меня, стучащего зубами и мечущего головой во все стороны, к лежащему на земле Терновому Кресту.

Шипы вошли в меня, как живые. Я запомнил только лишь взрыв багрянца и пурпура и собственный перепуганный вопль, похожий на вой волка и писк сокола.

А потом краткая вспышка. Словно удар молнии.

Отпустить! Свободен! Заряжаю! Четыре, три, два, контакт! Сердце не работает! Еще раз! Заряжаю! Адреналин! Быстрее! Где этот кислород? Четыре, три, два…

Один грех, один шип.

Но поставить меня не успели.

Вороны подорвались, когда я еще лежал на земле, а шипы не прошли мое тело навылет. Я почувствовал, что меня отпускают, прекращают нанизывать на шипы, а сами превращаются в визжащие, каркающие и мечущиеся птичьи кучи-малы.

Я скатился с креста и бессильно лежал, брызгая во все стороны светящейся кровью.

Плакальщики почти что исчезли под кружащимися торнадо перьев, клювов и когтей. Все превратилось в сплошное движение. Все тонуло в оглушительном карканье и воплях. Мечущийся по поляне клубок обезумевших птиц, которые вдруг сорвались с лопотанием черных крыльев и разлетелись во все стороны.

И ничего не осталось.

Ни клочка черных ряс, словно бы монахи сами превратились в воронов. Птицы вновь обсели все ветви. И воцарилась тишина.

Полнейшая тишина.

Я уселся и застонал от боли. Сидел так, пробуя опираться на менее всего исполосованные и раненные части тела.

А ведь мне говорили — осторожнее с шипами.

Потом я услышал стук двигателя. Знакомый стук BMW Sahara R-35. Марлена.

Моя Марлена.

Мотоцикл вкатился на поляну; на нем сидела голая, совершенно чужая девица. Сидела она абсурдно, боком, словно в женском седле, и не касалась педалей или упоров, даже руля держалась как-то беспечно, таким образом, каким мотоциклом совершенно невозможно было управлять.

— И долго ты будешь так валяться? — спросила она низким, чувственным, «в нос» голосом.

Девушка была нагой, но и как бы немного прозрачной. Я достаточно четко видел сквозь ее тело деревья, очертания мотоцикла и землянки позади. У нее было небольшое, треугольное, как у Патриции, лицо, еще более хищный, выдающийся нос и грива косм вокруг головы, которые не были смолисто черными, но похожие на раскаленную медную проволоку. Еще у нее имелись длинные, изящные ноги, большие груди и выстриженные в узкую, вертикальную полоску волосы на лоне.

— Ну что, садишься или так будешь пялиться? — спросила она. — Я — Мелания. Патриция не могла приехать.

Мне показалось, что горло покрывается ржавчиной.

— Я убил ее, — прохрипел я. — Выстрелил в нее. Она продала меня Плакальщикам. Была очень старой. И очень злой.

— Чушь, — сообщила на это Мелания. — Херня. Сонные кошмары. Это не она, дурачок. Ты же спас ей жизнь. А сюда не могла приехать, потому что еще не пришла в себя. А помимо того, она не умеет ездить на мотоцикле. Я, собственно говоря, тоже не умею. Никогда ничего подобного не умела. А она скакала у меня по голове, как дурра. Садись, психопомп.

Я делался знаменитым. Нехорошо. Я уселся, а точнее — ввалился, в коляску. Я едва жил, но должен был это знать.

— То, что ты видел, было автоэкзорцизмом. Она пыталась изгнать бытии, которое овладело ею. Дело славное, самостоятельно решенное, но дурацкое. Она сама пыталась провести экзорцизмы на самой себе, ты можешь это понять? Это чуть не убило ее. Если бы ты мне не позвонил, ей была бы хана. А то, что ты убил, вот то как раз и было то создание, которого она изгнала. Старая ведьма, которой было несколько сотен лет. Чудовище. Ведь не все мы такие красавицы. Это тоже спасло нашу глупую малышку. Ты прервал связь. Я даже и не представляю — как.