Александр Матюхин - Самая страшная книга 2022 [сборник litres]

– Чего притих-то? – Зверь в человеческом облике нагнулся еще ниже. – Может, глаз тебе выжечь, чтоб завеселело? Я ж по-доброму хотел, на согласии!

– Пжста, – отозвался Никита скупо, на новом выдохе. Силы сберег. Глотнуть бы побольше воздуха, прояснить голову… поздно!

– Не расслышал я тебя. Громче давай!

Чужое лицо, совсем близко: клочковатая борода, блеск зрачков и крупный бугристый нос. Рядом!!!

Никита рванулся, зубы клацнули, Фрол дернулся понапрасну, взвыл. Рот переполнился соленой медью.

– Ум-м-м… гхры! Псти!!!

Кулаки лупанули в голову, справа и слева, но не разжать сейчас зубы. Сдавил сильнее, и враг заорал всерьез. До хруста сомкнуть! Рухнуть обратно на спину – Фрол наконец отскочил, руки прижаты к огрызку носа.

– Здшу! Птрошить тебя буду, с-сука, ме-едленно!

Поднял нож, полез буром – Никита встретил его ногами, со всей безнадежной яростью. Враг отлетел, обрушился на пол вместе с керосинкой. Звон стекла и рычание. Перевернуться, ползти как змея, связанными руками кверху, выть от боли тихонько… пока не уткнулось в раненый живот что-то острое, занозистое. Так уткнулось, что остатки сил исчезли.

– Вфе, малой, отбегался, – сказали сверху, и неодолимая сила перевернула обратно на спину. – Кланяйфя там Бесу ф чертями!

Угловатая фигура, разгорающийся огонь позади – ветошь от керосина занялась. Мысли четкие, будто не умирать сейчас. Даже собственный живот разглядел – в ошкуренном грязном мясе застряло что-то корявое. Ржавый подковный гвоздик-ухналь. Не больно уже и не страшно. Дергаться, рваться, тянуть!

– Ну, ори напофледок! Пофлуфаю!

Рука с ножом взлетела и пошла книзу. Медленно, как в кошмаре. Веревка вдруг лопнула, но успел лишь выставить ладонь навстречу клинку – увидеть, как сталь прошивает насквозь, вылезает меж косточками острым широким клювом.

– Иф ты! Нафты-ырный!

Фрол дернул – пришлось скрючить пальцы и удержать клинок – потянул за собой, но вторая рука Никиты сделала главное. Вырвала гвоздик из раны и ткнула вслепую, на последнем отчаянии.

– Твою же… ядь такая! – изумился «товарищ Коцюба». Пошарил под бородой, выдернул – в лицо Никите хлестнула тугая соленая струя. Враг рванул ворот, зашарил суетливо под толстовкой, посыпались тряпки и узелки, попытался зажать рану, а соленое и горячее все хлестало, пачкало вокруг уходящей жизнью. Приподнялся – и Никита опять ударил. Связанными ногами, всем весом. Отбросил тяжелое тело к полыхающей ветоши. Снова перевернулся, пополз на руках – в правой ладони все торчит нож, а вынуть не хватает сил. Только ползти! Дым разъедает глаза, но видно как днем, дверь не открывается… сдаться бы и уснуть прямо здесь… устал…

– Малой! Ты куда это? Офтанься, негоже так!

Фрол и сейчас никуда не спешил. Сидел в языках пламени, одежда помалу занималась, темная струйка еще хлестала из бороды, но тихо, угасающе.

– Мы ж фместе должны… а-а вот и Бес пожаловал! Спляфем как раньфе… офтанься, ну…

Никита разглядел наконец под дверью клинышек, дернул. Скрип петель и холодный воздух в лицо. Сзади завыли на низкой ноте, зарычали утробно, но выполз уже за порог. Дверь затворилась сама, будто дернули изнутри. Отделила от страшной старинной сказки, где чудовища слишком похожи на людей, а Зло боится огня и железа. Черный вонючий дым сквозь щели, жар в спину, угасающий вой. Ползти и цепляться, ползти и цепляться, ползти…

…Еще бы нож выдернуть, но левую руку тоже свело – пальцы сжали что-то в судороге, не разогнешь.

Кисет.

Черная саржа, кровь и шитые гладью изящные сабельки, крест-накрест.

Укроп появился за ужином. В ту самую минуту, когда Олег садился за стол, вдыхая маслянисто-сливочный аромат картофельного пюре и терпкий уксусный запах соленых огурцов. Он потянулся за вилкой – и взгляд скользнул по перышку укропа на указательном пальце.

Он мазнул по нему большим пальцем, стряхивая. И подумал, что в последний раз резал укроп на прошлой, что ли, неделе. Неужели с тех пор не смылось?

После ужина, когда он, лежа на диване, пристраивал на животе планшет с сериалом, палец снова попался ему на глаза. Укроп никуда не делся.

– Лежик, Лежик. – Деда Митя всегда называл его Лежик, отказываясь произносить «Олег» или «Олежка». На расспросы почему, уклончиво отвечал – мол, так звали его погибшего фронтового друга, потом как-нибудь, тяжело вспоминать. Олежка не возражал против такого прозвища. Родители дивились – дед и при рождении внука пытался их отговорить от этого имени, чуть не плакал, но отец настоял, пожав плечами на стариковские причуды. Постепенно прозвище переняла и бабка, а вслед за ней нет-нет да и повторяли родители.

Лишь позже, сопоставив даты Великой Отечественной и возраст деда, Олежка понял, что и ему, и другу было не больше двенадцати лет… И тем более забоялся расспрашивать.

– Лежик, Лежик! – Бабка держит руку шестилетнего Олега и качает головой. – Ну как так! Посмотри, под ногтями целый огород.

Олежка смотрит на ногти. Он не любит их подстригать – особенно на левой руке. Ножницы соскальзывают, больно дергают, нет-нет да и прищемляют кожу – он лучше обгрызет, пока никто не видит! Но чтобы можно было обгрызть, нужно, чтобы ногти отросли подлиннее. Вот он и ждет. А бабка, как назло, успевает первой.

– Лежик, Лежик. – Бабка трясет его руку. – Так нельзя! У тебя под ногтями вырастет помидорное дерево!

Бабка врет. Помидоры не растут на деревьях. И под ногтями ничего не вырастет. Как не вырастет в животе арбуз – так его стращала бабка, когда он ел его вместе с косточками. Как не прорастут репейники в голове – и об этом ему рассказывали, когда он после прогулки по лесу отказывался мыться. Как не случится многое из того, чем пугают взрослые, – из того, чем пугали в детстве их самих.

– Не вырастет, – отвечает он и вырывает руку. – Не вырастет, баба. Деда, скажи ей!

Ему обидно, что его считают за дурачка. Его – который живет в городе, ездит на троллейбусе, смотрит телевизор – то есть делает все то, о чем в его возрасте бабка не имела ни малейшего представления. Да он даже читает сейчас, как бабка – так же запинаясь, с трудом разбирая слова, – но сколько ей лет и сколько ему!

– Деда, деда! Скажи ей!

Деда Митя сидит на лавке, прижав к уху старый радиоприемник. Антенна давно сломана и торчит из гнезда проржавевшим острым обрубком – поэтому радио не работает, а только шипит и скрежещет, иногда глухо кхекая. Дед слушает эти хрипы и сипы с глубокомысленным видом, иногда раздраженно или, наоборот, одобрительно кивая. Олежка несколько раз попытался подсесть к нему, воображая, что этот шум – шифровка иностранных шпионов, но ему это быстро наскучило.