Эдгар По - Страшные рассказы [сборник litres]

Речь его была более чем отличительной и в высшей степени богатой. Он не относился к числу тех, кого принято называть краснобаями и кто представляет собой явление поистине ужасное. К тому же слово его, как и перо, испытывало страх перед банальностями и условностями. Но обширные знания, огромный словарный запас, упорная учеба и впечатления, собранные им в самых разных краях, превращали это слово в лекцию или урок. Его красноречие, по сути своей поэтическое и размеренное, но вместе с тем выходящее за рамки любой известной размеренности, арсенал образов, извлекаемых из мира, порой посещаемого толпой призраков и духов, удивительное умение извлекать из очевидных и вполне допустимых предпосылок новые, подспудные мнения и суждения, открывая удивительные перспективы, – одним словом, искусство увлекать, заставлять мечтать и задумываться, вырывать души из тисков рутины – вот в чем заключались блестящие способности, воспоминания о которых сохранили очень многие. Но порой случалось – так, по крайней мере, говорят, – что поэт, поддавшись какому-то пагубному капризу, своим удручающим цинизмом, убивающим на корню всю его духовность, внезапно заставлял друзей спуститься с небес на землю. К тому же следует заметить, что он не особо утруждал себя выбором слушателей, и, на мой взгляд, читатель без труда отыщет в истории немало других великих гениев и оригиналов, для которых была хороша любая компания. Некоторые умы, одинокие в толпе и кормящиеся монологами, отнюдь не нуждаются в деликатности на публике. В целом это что-то вроде братства, основанного на презрении.

Как бы там ни было, о его пристрастии к алкоголю, которое возносят на щит и ставят в упрек с настойчивостью, наводящей на мысль о том, что, за исключением По, все американские писатели являются просто ангелами трезвости, мы должны поговорить. На этот счет существует множество версий, и ни одна из них не исключает другую. Прежде всего, я должен заметить, что, по утверждениям как Уиллиса, так и мадам Осгуд, даже минимального количества ликера или вина было вполне достаточно для того, чтобы полностью выбить его из колеи. К тому же нетрудно предположить, что человек столь одинокий и глубоко несчастный, нередко считающий все общественное устройство парадоксом и ложью, человек, безжалостно преследуемый судьбой и постоянно повторявший, что общество представляет собой не что иное, как толпу негодяев (об этом говорит Грисуолд, возмущаясь с видом человека, который думает точно так же, но никогда не осмелится этого высказать), – вполне естественно, говорю я, предположить, что сей поэт, с измученным тяжким, упорным трудом мозгом, совсем ребенком брошенный в пучину превратностей вольной жизни, порой стремился к неге забвения в вине. Злоба литераторов, головокружение на краю бесконечности, семейные горести, оскорбление нищетой – все это По топил в черных глубинах опьянения, словно в преддверии могилы. Но каким бы хорошим ни выглядело это объяснение, мне оно не кажется достаточно исчерпывающим и не вызывает доверия по причине своей простоты, достойной лишь сожаления.

Я знаю, что он пил не как гурман, а как варвар, по-американски энергично и экономя время, как будто совершая смертоубийство, словно в нем было что-то, подлежащее уничтожению, a worm that would not die [45]. К тому же рассказывают, что в день, когда По сочетался вторым браком (о свадебной церемонии было объявлено заранее, и, когда его стали поздравлять с супружеством, предоставлявшим высочайшие возможности для счастья и благополучия, он сказал: «Объявления о бракосочетании вы, может, и читали, но зарубите себе на носу: я не женюсь!»), напившись в стельку, он привел в возмущение близких той, которая собиралась стать его женой, прибегнув таким образом к своему пороку, чтобы не совершить клятвопреступления по отношению к несчастной покойной, так восхитительно воспетой им в «Аннабель Ли». Поэтому в очень многих случаях я считаю удостоверенным и доказанным поистине бесценный факт предумышленности подобных действий.

С другой стороны, в «Саузен Литерари Мессенджер» – той самой газете, с которой начиналась его судьба, – я читал, что от этой его пагубной привычки никогда не страдали ни ясность и совершенство стиля, ни чистота мысли, ни рвение в работе; что написание большинства его изумительных фрагментов либо предшествовало очередному подобному кризису, либо следовало за ним; что после публикации «Эврики» он самым плачевным образом принес жертву своей пагубной страсти и что в Нью-Йорке в то самое утро, когда вышел в свет «Ворон» и когда имя поэта было у всех на устах, он пересекал Бродвей, угрожающе раскачиваясь из стороны в сторону. Заметьте, что выражения «предшествовать» и «следовать за» подразумевают, что хмель мог в равной степени служить средством как успокаивающим, так и возбуждающим. Но ведь нет никаких сомнений в том, что в хмельном упоении есть не только вереница грез, но и цепочка умозаключений, для воспроизведения которых требуется породившая их среда – в этом оно напоминает собой те мимолетные, поразительные впечатления – наиболее поразительные в своем повторении, когда они становятся самыми мимолетными, – которые порой являются реакцией на некий внешний фактор, например на колокольный звон, музыкальную ноту или забытый аромат, за которыми следует событие, подобное уже известному, которые занимают то же самое место в уже установленной последовательности, наподобие периодически повторяющихся видений, посещающих нас во сне. Если читатель следил за моей мыслью, не питая к ней отвращения, он уже догадался о сделанном мною выводе: я полагаю, что во многих случаях, хотя конечно же не во всех, пристрастие По к алкоголю выступало в качестве мнемонического средства и метода работы – метода действенного и пагубного, но вполне соответствующего его страстной натуре. Поэт научился пить точно так же, как скрупулезный литератор – заполнять заметками свои блокноты. Он не мог противиться желанию вновь встретиться с дивными или пугающими видениями и заново обрести тончайшее восприятие, посетившее его во время предыдущего шторма; для него это были старые знакомые, к которым его неодолимо влекло, и, чтобы вновь войти с ними в контакт, он становился на самый опасный, но вместе с тем и на самый прямой путь. То, что в его произведениях сегодня доставляет нам столько наслаждения и удовольствия, одновременно является тем, что его убило.

О произведениях этого необычного гения я могу сказать очень немногое; читающая публика вскоре увидит, что я о них думаю. Пролить свет на его приемы, объяснить его подход, особенно в тех произведениях, ключевой эффект которых зиждется на скрупулезном анализе, мне, по-видимому, было бы трудно, хотя ничего невозможного в этом нет. Я мог бы посвятить читателя в тайны творчества поэта, долго распространяться о той ипостаси американского духа, которая позволяла ему испытывать радость и наслаждение от преодоления трудностей, от объяснения загадок и тайн, от героических усилий, оборачивающихся успехом, которая побуждала его с каким-то инфантильным, почти что порочным сладострастием забавляться с миром вероятностей, догадок и предположений, и создавать сенсации, в которые его тонкое искусство вдыхало настоящую жизнь. Никто не будет отрицать тот факт, что По был поистине изумительным стихотворцем, хотя сам он больше ценил другую часть своих произведений. Мне остается лишь сделать еще несколько важных замечаний, впрочем весьма лаконичных и сжатых.