Джеймс Ганн - Чудеса магии

— О-о-о! — простонал, я бросив растерянный взгляд на странного собеседника. Но никого не увидел. Скамья была пуста. Можно было даже подумать, что все это мне померещилось. Только тогда я вспомнил, что вчера в кафе было много разговоров о дуэли, на которой некий ротмистр по имени Тейергейн застрелил доктора Вейвальда. Эта весть огорчила наше провинциальное общество, однако то обстоятельство, что фрау Редегонда в тот же день бесследно исчезла вместе с одним молодым лейтенантом, дало повод для грустных шуток. Кто-то высказал мысль, что доктор Вейвальд, отличавшийся редкой скромностью и благородством, отчасти по своей воле принял смерть за другого, более счастливого соперника. Что же до появления призрака Вейвальда в Городском парке, то оно было бы куда более впечатляющим и необычным, если бы я встретил его до рыцарской гибели его двойника. Не стану скрывать, мысль несколько передвинуть события и тем самым усилить впечатление вначале показалась мне весьма заманчивой. Все же, по зрелом размышлении, у меня возникли опасения, что, слегка изменив порядок событий, я навлеку, на себя упреки в мистике, спиритизме и прочих страшных вещах. Я предвидел вопросы, не выдумка ли мой рассказ, и более того, мыслимы ли вообще подобные случаи, и знал, что в зависимости от ответа меня объявят либо духовидцем, либо мошенником. Что и говорить, выбор не слишком приятный! Поэтому в конце концов я предпочел описать мою ночную встречу, как она и произошла. И все-таки боюсь, что многие усомнятся в ее достоверности из-за широко распространенного недоверия, с каким обычно относятся к поэтам, хотя прочие люди заслуживают его в гораздо большей степени.

Перевод с немецкого

Недалеко от Боцена, на небольшой высоте, как бы утонув в лесу, и почти неприметное с шоссе, расположено маленькое поместье барона фон-Шоттенес. Приятель, уже десять лет живущий в Меране, и с которым я вновь встретился там осенью, познакомил меня с бароном. Последнему было тогда пятьдесят лет, и он дилетантски занимался разными искусствами. Он немного аккомпанировал, довольно хорошо играл на скрипке и рояле и недурно рисовал. Серьезней же всего он в свое время занимался драматическим искусством. Как говорят, он, будучи совсем молодым человеком, странствовал несколько лет по провинциальным сценам под вымышленной фамилией. Были ли тому причиной сопротивление со стороны отца, недостаток дарования или удачи, во всяком случае барон довольно скоро бросил этот путь, чтобы, еще не слишком запоздав, поступить на государственную службу и тем последовать призванию своих предков, которое он затем, в течение нескольких десятков лет, и выполнял добросовестно, хотя и без увлечения. Но когда он, едва перешагнув за сорок лет, тотчас же после смерти отца, оставил службу, тут только обнаружилось, как нежно был он еще привязан к предмету своих юношеских мечтаний. Он велел привести в порядок виллу на склоне горы Гунчна и собирал там, особенно в летнее и осеннее время, довольно широкий круг мужчин и дам, ставивших легкие, незатейливые пьесы и живые картины. Жена его, из старого тирольского буржуазного дома, без серьезного влечения к искусствам, но умная и с товарищеской нежностью преданная супругу, смотрела на его любительство с некоторой иронией, тем более добродушной, что увлечения барона вполне отвечали ее собственной склонности к обществу. Общество, которое можно было встретить в замке, могло бы показаться строгим судьям не слишком избранным, по даже гости, склонные по рождению и воспитанию к сословным предрассудкам, нисколько не противились этому непринужденному кружку, который и достаточной мере оправдывался тем видом искусства, которым в нем занимались; к тому же имя и репутация баронской четы отдаляли от него всякое подозрение в свободе нравов. Среди других, которых я уже не помню, встречал я в замке молодого графа из инсбрукского комендантства, егерского офицера из Ривы, полковника генерального штаба с женой и дочерью, опереточную певицу из Берлина, фабриканта ликеров из Боцена с двумя сыновьями, барона Мецдольта, только что вернувшегося из своего кругосветного путешествия, придворного артиста из Бюкебурга, вдовую графиню Сайма, которая в молодые годы была артисткой, с ее дочерью, и датского художника Петерсена.

В самом замке жили только немногие из гостей. Другие имели квартиры в Боцене. Третьи жили в скромной гостинице, расположенной внизу на перекрестке, где более узкая дорога ответвлялась к имению. Но чаще всего, уже в первые послеобеденные часы, весь кружок собирался наверху, и тут, иногда под режиссерством бывшего придворного артиста, иногда под управлением барона, который сам никогда не участвовал, до позднего времени проделывались репетиции, сперва с шутками и смехом, потом все более и более серьезно, пока не приближался день представления, которое давалось, смотря по погоде, настроению, подготовленности, в зависимости от места действия пьесы, или на лужайке у опушки леса, за садиком замка, или в одноэтажной зале с тремя большими готическими окнами.

Когда я в первый раз посетил барона, у меня не было иного намерения, как провести весело день среди новых людей. Но, как это часто бывает, когда бродишь без цели и с полной свободой, к тому же лишенный каких-либо связей, зовущих назад, на родину, я дал барону уговорить себя остаться дольше. День превратился в два, три и больше, и так, к собственному моему удивлению, прожил я до глубокой осени в замке наверху, где в маленькой башне для меня была устроена уютно обставленная комнатка с видом на долину. Это первое пребывание на горе Гунчна останется для меня навсегда приятным и, несмотря на веселье и шум, окружавшие меня, очень спокойным воспоминанием, так как я ни с кем из гостей не имел никаких, кроме самых мимолетных, сношений, да к тому же проводил большую часть своего времени одинаково расположенный и к мыслям и к труду, в одиноких лесных прогулках. Даже и то обстоятельство, что барон из вежливости поставил однажды одну из моих маленьких пьес, не потревожило покоя моего пребывания, так как никто не обратил внимания на то, что я писатель. Скорее этот вечер был для меня очень приятным событием, так как, благодаря представлению на траве, под открытым небом, исполнилась скромная мечта моих юношеских лет столь же поздно, как и неожиданно. Оживленное движение в замке мало-помалу затихало, срок отпуска господ, большей частью занимавших разные должности, истек, и только иногда приходили в гости друзья, жившие поблизости. Только теперь приблизился я к барону и заметил в нем не без удивления больше самокритики, чем это обычно свойственно дилетантам. Он нисколько не обманывал себя насчет того, что все, чем занимались в его замке, было не что иное, как более высокий род общественных игр. Но так как в течение его жизни ему было недоступно вступить в длительную и серьезную связь с любимым искусством, то он довольствовался тем отблеском, который как бы издалека озарял скромную сценическую деятельность в замке, и сверх того радовался что здесь совершенно не ощущалось того духа ничтожества, который всюду вносился профессионалами.