Джеймс Ганн - Чудеса магии

Я действительно удивлялся, потому что то, что он мне описывал, было как раз той картиной, которой должна была закончиться сегодня вечером в десять часов моя пьеса и в которой он должен был играть умирающего героя.

— Вы сомневаетесь, — продолжал фон-Умпрехт, — и я нисколько не могу сердиться на Вас за это, но сейчас я положу конец Вашему недоверию.

Фон-Умпрехт опустил руку в карман сюртука и вынул запечатанный конверт.

— Прошу Вас, посмотрите, что написано на обороте.

Я прочел громко: «Нотариально запечатано 4 января 1859 года, открыть 9 сентября 1868 года». Под этим находилась подпись лично знакомого мне нотариуса, доктора Артинера в Вене.

— Это сегодня, — сказал мне фон-Умпрехт. — И сегодня как раз прошло десять лет после загадочной встречи с Марко Поло, которая таким образом получает развязку, но не разъяснение. Ибо из года в год судьба как будто играла со мной в капризную игру, самым странным образом колебались возможности осуществления этого предсказания, исчезали, становились неумолимо достоверными, уносились и возвращались… Но позвольте мне вернуться к моему рассказу.

Видение продолжалось не дольше, как одно мгновение, ибо еще доносился из казармы громкий смех поручика, который я слышал раньше, чем появилось видение. И вот Марко Поло опять стоял передо мной с улыбкой, о которой я не мог бы сказать, была ли она страдальческой или насмешливой. Он снял цилиндр, и сказал:

— Доброго вечера, господин поручик, я надеюсь, Вы остались довольны, — повернулся и медленно пошел по направлению к городу. На другой день он уехал.

Моей первой мыслью, когда я возвращался к казарме, было то, что Марко Поло, быть может, с помощью неведомого помощника, посредством каких-нибудь зеркал вызвал это явление. Когда я шел через двор, я увидел к своему ужасу, что юнкер все еще стоит в положении распятого, прислонившись к стене. Слышно было, как внутри в большом возбуждении говорили и спорили. Я схватил юнкера за руку, и он тотчас же проснулся, нисколько не был удивлен и только не мог объяснить себе возбуждения, в котором находились все офицеры полка. Я сам вмешался сейчас же с каким-то ожесточением в возбужденный, но пустой разговор, который возник по поводу всех тех странностей, которых мы были свидетелями, и говорил должно быть, не умнее других. Вдруг полковник воскликнул:

— Ну-с, господа, я готов биться об заклад, что я еще доживу до ближайшей весны! Сорок пять против одного!

И он обратился к одному из наших офицеров, поручику, пользовавшемуся славой игрока и спорщика.

— Вы держите?

Хотя и ясно было, что тот, к которому обращались, с трудом устоял против искушения, но, очевидно, он нашел невозможным держать пари относительно смерти своего начальника с ним самим, и поэтому ом молча улыбался. Должно быть, он потом пожалел. Потому что уже через дне недели, на второе утро больших императорских маневров, наш полковник упал с лошади и умер на месте. При этом мы все заявили, что не ожидали ничего другого. Я же с этой поры начал думать с беспокойством о ночном предсказании, о котором я из странной робости не сообщил никому. Только на Рождество по случаю одной поездки в Вену открылся я одному товарищу, некоему Фридриху фон-Гулянд, Вы, может быть, слыхали о нем, он писал красивые стихи и умер очень молодым… Ну, так вот, с ним мы набросали схему, которую Вы найдете в этом конверте. Он держался того мнения, что такие случаи не должны быть потерянными для науки, хотя бы в развязке своей они оказались и неверными. С ним мы были у доктора Артинера, на глазах которого запечатали эту схему в этот конверт. Он хранился до сих пор в канцелярии нотариуса и только вчера, по моему желанию, был доставлен мне. Должен признаться, что серьезность, с которой Гулянд отнесся к этому делу, сначала меня расстроила, но когда я больше не видел его и в особенности, когда он вскоре после этого умер, вся история стала казаться мне смешной. Прежде всего мне стало ясно, что судьба моя всецело в моих руках. Ничто в мире не могло заставить меня 9 сентября 1868 года в десять часов вечера лежать на носилках с большой темной бородой; я мог избежать леса и поля так же, как мог не жениться на женщине с рыжими волосами и не иметь детей. Естественно, чего, быть может, я не сумел бы избегнуть, это — несчастного случая или дуэли, от которой у меня остался бы шрам на лбу. Я, значит, успокоился на первое время.

Через год после этого предсказания женился я на фрейлейн фон-Геймзаль, моей теперешней жене, вскоре после того я вышел в отставку и посвятил себя сельскому хозяйству. Я осматривал разные маленькие поместья и, как Вам ни покажется смешно, я обращал внимание на то, чтобы в них по возможности не оказалось участка, напоминающего лужайку моего сна (как я любил называть это видение). Я уже готов был совершить покупку, когда жена моя получила наследство, благодаря которому нашей собственностью стало поместье в Каринтии с хорошей охотой. При первой прогулке через новое владение я набрел на лужайку, которая, ограниченная лесом и слегка покатая, странным образом напоминала мне ту местность, опасаться которой я, может быть, имел все основания. Я несколько испугался. Жене я ничего не рассказывал о предсказании; она так суеверна, что своим признанием я отравил бы ей всю жизнь до сегодняшнего дня.

Он облегченно улыбнулся.

— Итак, я не мог ей сообщить моих опасений. Но сам я успокоил себя тем соображением, что могу не проводить сентября 1868 года в своем имении.

В 1860 году у меня родился мальчик. Уже на первом году он, казалось, напоминал черты мальчика из моего сна; то это сходство терялось, то вновь сказывалось более ясно, и сегодня я могу признаться, что мальчик, который будет сегодня вечером стоять в десять часов у моих носилок, как две капли воды похож на мальчика моего сновидения. Дочери у меня нет, но вот три года тому назад овдовевшая сестра моей жены, до тех пор жившая в Америке, умерла и оставила дочь. По просьбе моей жены, я поехал за море и привез девочку, чтобы воспитывать в нашем доме. Когда я увидел ее в первый раз, мне показалось, что она вполне напоминает девочку из сна. У меня в голове пронеслась мысль оставить ребенка в чужих краях у чужих людей. Конечно, я тотчас же оттолкнул этот неблагородный замысел, и мы приняли ребенка в наш дом. Опять я вполне успокоился, несмотря на все растущее сходство детей с детьми моего пророческого видения, так как я решил, что воспоминание в лицах детей того сна легко могло меня обмануть. Жизнь моя протекала некоторое время в полном спокойствии. Да, я почти перестал думать о том странном вечере в польском городишке, когда два года тому назад новое предупреждение судьбы снова потрясло меня. Я должен был уехать на два месяца; когда я вернулся, жена моя вышла мне навстречу с рыжими волосами, и ее сходство с женщиной сна, лица которого я не видел, показалось мне совершенным. Я счел удобным скрыть свой страх выражением гнева; да, я намеренно становился все более и более резким, потому что мне внезапно пришла граничащая с безумием мысль: если я разлучусь с женой и детьми, то ведь всякая опасность должна исчезнуть, и я оставлю судьбу в дураках. Жена моя плакала, упала на колени, просила у меня прощения и объяснила причину своей метаморфозы. Год назад, во время поездки в Мюнхен, я особенно восхищался на выставке картин портретом дамы с рыжими волосами, и моя жена ужо тогда возымела план при подходящих обстоятельствах покрасить себе волосы в рыжий цвет, чтобы тем стать похожей на портрет.