Алина Реник - В лабиринтах вечности

— Кто ты? Что ты здесь делаешь? Одна!? — его взгляд потемнел, глаза сверкнули сталью.

Напряжение нарастало.

В самом деле, что она здесь делает? Откуда она здесь? Сказать ему о том, что ей твердили сегодня весь день, что она Посвященная! Посвященная в какие-то там Древние Знания? Им всем?! Чтобы ее подняли на смех! Нет, лучше она промолчит! И она молчала…

А тем временем всадники все прибывали и прибывали. Гарцуя на прекрасных скакунах, они с интересом разглядывали ее, и со свойственной мужчинам манере, фривольно высказывались. И хохотали. Хотя, казалось бы, что в ней могло так их веселить, взывая столь бурное обсуждение — одета обычно — юбка, длина которой почти по щиколотку(!), блузка с коротенькими рукавчиками, с аккуратненьким воротничком, платок арабской девушки — ничего нескромного, чтобы вызывало подобное гоготание. Вояки слащаво смотрели на нее, подкручивали усы, подмигивая друг другу…

«Что их так веселит?»

Они же вызывали у нее, куда как больший интерес. Мундиры с эполетами и аксельбантами, белые — правда, сейчас грязные на коленях, — лосины, высокие сапоги со шпорами, шпаги с позолоченными эфесами, и усищи: у каждого вояки под носом, как щётки для натирания сапог, торчали в разные стороны усы. Зачем? А бакенбарды на пол лица…?

И опять замелькала пунктирной линией мысль о съемках фильма, но отчего-то не закрепилась там, в мозгу, а летела дальше и блуждала в какой-то совершенно другой половине сознания. Синие мундиры с розово-красными отворотами, белые лосины, высокие сапоги из коричневой кожи, шпаги с камнями на эфесах.

«Анечка от такой красоты просто бы ахнула! — промелькнуло еще в одном слое сознания, и там же прозвучало страшное — Ани больше нет!»

Ани нет! В памяти вспыхнул ее застывающий взгляд. Настя вздрогнула. Похолодела. Как страшно!

«Боже, что за день такой! Бесконечный! Вечный!» — она устало склонила голову, закрыла лицо руками, ощущение нестерпимой усталости и безысходности вновь обрушилось на нее лавиной.

— Это невыносимо! — прошептала она. Ноги подкосились, она упала, как подкошенная на раскаленный песок, и горько заплакала.

Она слышала, как безусый юноша звонко скомандовал и, звякнув шпорами, устремился прочь, не задерживаясь возле нее больше ни на секунду — она ему стала не интересна…

«Они уходят… бросают меня здесь… одну… в пустыне, — вяло осознавала, но испугаться грозящему одиночеству, а, возможно, даже гибели в пустыне, у нее не было ни душевных, ни физических сил. — Уходят… Они уходят!»

Но она ошиблась… Когда топот и ржание лошадей, свист, команды и бряцанье оружия стихли, кто-то подошел к ней, бережно поднял, посадил в седло и лихо запрыгнул за ее спину сам… Этот кто-то насквозь пропах кислым конским потом. Она открыла глаза…, повернула к нему голову…

Мужчина крепко обхватил ее одной рукой за талию, второй протер ей лицо, видно, смахивая слезинки или песчинки, дунул, игриво подмигнул. Настя смотрела на него, словно все это происходит не с ней, а она видит кино, только запах из его рта возвращал в настоящее и сиюминутное. Тяжелый дух доказывал лишь то, что все это не сон, и она не спит — во снах так противно не пахнет чесноком, луком и давно нечищеными зубами.

— К— кто ты? — слегка заикаясь, грозно спросил усач, и, потормошив ее за талию, улыбаясь, добавил:

— П-почему молчишь, пичужка? Ш-шпионка?

Улыбка француза затерялась где-то в грозных усищах, но на загорелом лице в уголках глаз пролегли веселые морщинки. Он подмигнул ей.

Настя, как рыбка, пойманная в сети, смотрела на прижимавшего ее усача, пытаясь понять хоть что-нибудь и как-то осознать. Вся абсурдность заключалась в том, что она прекрасно понимала его, акцент был какой-то южный (вот-вот, она понимала и то, что этот усач говорит с южным акцентом, парадокс!) Но больше всего ее смущали его мысли, которые она видела, глядя ему в глаза. Они неслись так резво, как бег жеребца. И от некоторых картинок, довольно пикантных, ей делалось как-то не по себе, но с каждым его тихим вздохом, она все больше понимала — он не позволит себе ничего лишнего. Она чувствовала его теплые ладони у себя на талии и прерывистое дыхание…, впервые ощущая в себе женскую силу. Мужчина вроде и сжимал ее в крепких ручищах, но делал это настолько трепетно и бережно, боясь причинить ей боль, что она проникалась к нему доверием, сердечко ее затихало, и душа наполнялась смирением, как неизбежностью всего происходящего.

«Да, я понимаю его, и что? И даже понимаю мысли, что с того? Араб сказал, — буду понимать языки, и слышать чужие мысли. А мысли, вероятно, не имеют языковой привязки. Вот у этого они струятся, как синий аквамарин, и я вижу их — мысленно улыбаясь, думала Настя, — Ох! пусть так! Но какие же у него удивительные глаза…»

Она смотрела в темно-зеленого огня глаза, следила за искорками в них и наполнялась восторженным состоянием, какое раньше ей не было знакомо. Все как вспыхивало, раскрашиваясь новыми яркими красками (возможно, это просто солнечный диск клонился за горизонт и это он так все раскрашивал?) Даже этот, казалось бы, отвратительный запах лука и чеснока, вдруг стал приятен. Удивительно, но запах — лишь проявление жизни, и доказывал, что она в объятиях живого человека из плоти и крови. Тот, кто сжимает ее — не привидение, а обычный живой мужик.

«Ужас, — подумала она, — слово-то какое «мужик»! Но усач и есть настоящий мужик, а не вампир, и уж тем более не какой — то там посвящённый в древние знания! Он просто мужчина! Как это, оказывается, хорошо, когда рядом с тобой просто обычный, настоящий мужчина из плоти и крови!»

И она улыбнулась ему.

— О, да ты улыбаешься, п-прекрасно! Ну, тогда держись, п-пичужка! — он одной рукой сильней прижал ее к своей большой груди, щекотнул усами щеку, молодецки свистнул, и пустил коня в галоп, догоняя отряд…

…Сквозь небольшое темное слюдяное оконце наконец-то пробился солнечный свет. Настя с облегчением вздохнула. Песчаная буря бушевала всю ночь, и лишь под утро песок перестал шуршать по крышам и стучать в окна ветхого строеньица. Буря пронеслась, оставляя зловещую тишину, огромные барханы песка и серовато-красную пелену на западе.

Люди, кони, верблюды от бури укрылись в караван-сарае. Пока бушевала стихия, животные молчали в тревожном ожидании, но как только все стихло, то небольшое укрытие наполнилось гулом и пришло в движение: овцы блеяли, верблюды ревели, кони, нервно подергивая головами, пританцовывали в ожидании хозяев.

Настя откинула полог тяжелого ковра, что закрывал вход в ее небольшую комнатку, огляделась…

Вот уже сутки она не знала, где находится? Песчаная буря началась так внезапно, что всадники едва успели добраться до небольшого поселения на краю пустыни. Усач запихнул ее в единственную комнатку глиняного домика и сам, как собака, лег на соломенную подстилку у входа, не позволяя кому-либо потревожить ее покой.