Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

Бетт быстро встает между нами, отгораживая меня от этой женщины, и говорит:

– Ой, да просто у нее лицо такое! Вечно всем кажется, что они ее сто лет знают, а на самом деле только что впервые ее увидели. – Она ласково треплет меня по плечу, незаметно подталкивая к берегу: – Я ведь правду говорю, да?

Я пытаюсь весело рассмеяться:

– Да, точно.

– Видишь, как она смущается, а ведь совсем не виновата, – продолжает болтать Бетт. – Да, все хочу у тебя спросить: как там твой сынок? Все такой же хулиган?

Женщина в ответ смеется и безнадежно машет рукой. А мне очень хочется поблагодарить Бетт, но она машет мне рукой: уходи, уходи. И кричит:

– Ладно, иди уж, я сама все и выполощу, и выжму, у тебя и так на коровнике работы полно.

Проходя через деревню, я собственными глазами вижу последствия той речи магистрата. Тут уж сомнений быть не может. На каждое крыльцо выставлен ведьмин кувшин, на каждом подоконнике красуется крест, сделанный из куска плавника, или кукурузного початка, или просто из скрученных пучков соломы. И на многих стенах нарисован крест или написано какое-нибудь изречение из Библии. И такая непривычная тишина стоит, что я слышу даже стук собственных башмаков по земле. Никто не гуляет по улице, никто не обменивается новостями с соседом, никто не флиртует с девушками, без дела слоняясь по берегу залива. И в этой тишине я вдруг слышу чьи-то быстрые и легкие шаги.

И вижу, как некто, крадучись, пригнувшись почти к самой земле, удирает от дома плетельщика сетей, опасливо поглядывая по сторонам. Уже одной этой повадки, делающей его похожим скорее на зверя или на паука, достаточно, чтобы кто-то с перепугу мог принять его за демона. На самом деле, конечно, ничего демонического в нем нет, уж я-то его хорошо знаю: это Джон.

Мне очень хочется его окликнуть, но я все же не решаюсь это сделать и поворачиваю к дому. Что бы там Джон ни затеял, это вряд ли нечто совсем уж безобидное, а после вчерашнего ночного собрания любая его выходка способна навлечь опасность на всю нашу семью. Ладно, вот сейчас увижусь с мамой и сразу все выясню. Я рысью поднимаюсь на холм, приподняв подол юбки, чтоб удобней было бежать, и даже не думаю о том, что испачкаю в пыли свои белые чулочки. Во рту у меня пересохло, лоб мокрый от пота, но я и не думаю останавливаться. Господи, молю я Бога, сделай так, чтобы все они оказались дома, чтобы добрый Сет выполнил свое обещание и поднял их ночью с постели, чтобы он рассказал о злобных словах магистрата, которые теперь наверняка будет повторять вся деревня.

Прежде чем войти, я все же минутку медлю, чтобы лишний раз взглянуть на кольцо, подаренное Дэниелом, потрогать его. Когда я его касаюсь, мне кажется, что и сам Дэниел со мной. Но кольцо я осмеливаюсь надевать, только когда хожу домой, иначе отец Дэниела может его заметить, и тогда наша тайна будет раскрыта. Я смотрю на кольцо, когда рука моя уже тянется к двери, и оно вспыхивает на солнце в последний раз, а я толкаю дверь и оказываюсь внутри. И это последнее мгновение, исполненное неведения, и оно, как мне кажется, тянется бесконечно долго, прежде чем я смогу узнать, кто из них дома и все ли у них в порядке.

– Мама, – кричу я, не успев и порога переступить и почти ничего не различая в полумраке комнаты после яркого света, – мама, скажи скорей, у вас все нормально? А то в деревне разные слухи ходят, и только что я видела, как Джон…

Мать так неожиданно появляется передо мной, что я замолкаю, а она мягко замечает:

– Я никак тебя сейчас не ждала.

Я обнимаю ее и, уткнувшись подбородком ей в плечо, вглядываюсь в полутемную комнату, надеясь увидеть Энни, а может, и Джона, если он успел добраться домой раньше меня.

Но за столом я вижу какую-то женщину.

Я так и замираю, прильнув к маме. Я знаю, кто это такая и почему она так на меня смотрит. Ведь у нее на глазах я, Сара, доярка с фермы Тейлора, обнимаю свою мать, ведьму с чумного холма. Но объяснить присутствие этой девушки в нашем доме я не в состоянии.

Ее мягкая, несколько расплывчатая красота здесь совершенно не к месту; она никак не вяжется с нашей обшарпанной мебелью, с грязными мрачными стенами, с затянутыми паутиной углами. Ее кожа слишком светла, ее круглые глаза слишком ясны. Хотя, привыкнув к полумраку, я замечаю, что вид у нее затравленный, раньше я ее такой никогда не видела. Впрочем, что же еще, как не беда, способно привести человека в наш дом.

Девушка переводит взгляд с обручального кольца, что красуется у меня на руке, на мое лицо, полускрытое чепцом, и я вижу, что она все поняла.

– Ты… – почти беззвучно произносит она, и это коротенькое словцо перышком слетает с ее потрескавшихся губ и повисает в воздухе.

Мама высвобождается из моих объятий, подходит к столу и говорит:

– Выпей.

Девушка покорно берет в руки чашку и одним глотком проглатывает ее содержимое. Я стою довольно далеко, и мне не видно, что именно она пьет, но я легко догадываюсь и по запаху.

А она, поставив чашку на стол, снова смотрит прямо на меня, и я, глядя ей в глаза, отчетливо произношу:

– Петрушка и тракаулон.

Собственно, больше и говорить не о чем. Все мы и без слов отлично понимаем: то единственное, что каждая из нас во что бы то ни стало постаралась бы скрыть, теперь стало известно по крайней мере троим. Нам.

Мама убирает пустую чашку и протягивает руку за платой.

Я так и стою возле двери, когда Молли, оправив пышные юбки, молча проходит мимо меня. Ни слова, ни взгляда, лишь легкое прикосновение к моей руке тонкой ткани ее платья. И еще – слабый запах горячего металла.

Энни и Джон домой пока так и не вернулись. Мать уверяет меня, что они оба где-то в лесу, а когда я говорю, что видела Джона в деревне, она заявляет, что я наверняка ошиблась, что там был какой-то другой парнишка, что мне просто показалось, что на самом деле это вовсе не мой брат, что она прямо-таки поклясться в этом готова. В общем, ей почти удается меня убедить.

Она начинает что-то варить, склонившись над очагом, и я выкладываю ей все.

Я говорю, что благодаря всего лишь одному болтливому языку она может, продолжая готовить свои целебные мази и отвары, превратиться в преступницу и угодить на виселицу. Ну а если еще и станет к знахарству примешивать ворожбу, колдовство и прочие магические действа, то путь на виселицу станет еще короче.

– В твоих словах для меня нет ничего нового, – возражает мать. – Примерно то же самое вчера вечером говорил мне Сет, да и раньше, в общем-то, все было примерно так же.

– Зато теперь все совсем не так! Магистрата Томпсона больше нет; люди в деревне страшно напуганы; я собственными глазами видела, как сильно переменилось их настроение. Они не просто боятся, они еще и разгневаны. А на Райта ты никак повлиять не можешь. Против него тебе не устоять, а значит, ты не должна давать ему ни малейшего повода для обвинений, иначе он непременно к чему-нибудь прицепится, а там недалеко и до беды. Это относится не только к тебе, но и ко всем нам, Хейвортам.