Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Театральным? Конечно, это было театрально. Пускай Дарси Дуайер работал в банке, но в душе он был режиссером и актером и не знал более высокого наслаждения, чем распоряжаться личным составом Святого Айдана для достижения подлинно впечатляющих эффектов. «Святой отец, если зрелище вызывает трепет и возвышает душу – не в этом ли наша главная цель?» Отец Хоббс не находился что ответить, хотя в сердце, возможно, питал сомнения. Я не знаю. Я ни разу не перемолвился с ним ни словом и даже не приближался к нему, исключая то утро, когда он так внезапно скончался у алтаря, – но до этого оставались еще многие годы.

Сначала я ходил к Святому Айдану ради зрелища. Но мало-помалу начал понимать смысл затейливых ритуалов и стал получать больше удовольствия от службы. Конечно, я, фрейданутый желторотый студент, не уверовал. Конечно, я находил в том, что делалось и говорилось во время службы, множество параллелей с упрощенческими теориями из «Золотой ветви» сэра Джеймса Фрейзера, которую когда-то прочитал в кратком изложении. Но я не устоял перед красотой того, что видел и слышал. Особенно григорианских песнопений.

Хор доктора Парри на галерке прекрасно исполнял церковную музыку разных веков, от Палестрины до самого доктора Парри. Одним из секретов этой красоты, как я узнал позже, было то, что он не позволял хору петь громче меццо форте . Поэтому никаких завываний – музыка словно плыла по воздуху. Но окончательно покорили меня григорианские песнопения.

Сначала я не знал, что это. Время от времени восемь мужчин, стоящих на отдельном месте перед алтарем, или – иногда – один Дуайер издавали нечто вроде очень певучей речи: каждое слово произносилось отчетливо, но подчинялось музыкальному строю, не похоже на обыденный разговор, но не похоже и ни на какую знакомую мне музыку, а с музыкой я к этому времени был знаком уже очень хорошо. Идеалом церковной музыки для меня был Бах, но Бах, даже пронизанный религиозным трепетом, все равно предназначается для исполнения. Эта же музыка предназначалась для Бога – не исполнение, а задушевный разговор с Ним. Форма речи, достойная слуха Всевышнего.

Именно тогда, в начале моего третьего курса, я познакомился с Дарси Дуайером – совершенно неожиданно для себя, ибо он казался мне далекой фигурой, существующей только на сцене и в алтаре.

В университете был хороший собственный театр, построенный в эпоху первых любителей так называемого малого театра; он был определенно непрофессиональным, но серьезным в степени, недоступной любительским театрикам XIX века. В Торонто жило множество актеров-любителей, энтузиастов; кое-кто из них побывал и профессиональным актером, но оставил это плохо оплачиваемое и неблагодарное занятие. И несколько самых талантливых объединились в труппу под названием «Гильдия актеров»; одним из столпов «Гильдии» был Дарси Дуайер.

Время от времени «Гильдия» ставила пьесы, на которые в ней не хватало исполнителей, и массовку набирали где получится. Такой была пьеса «Крысолов» Джозефины Престон Пибоди: для нее требовалась толпа горожан и много детей, и кто-то – уже не припомню кто – предложил мне в течение недели изображать немецкого крестьянина XIII века. Я согласился – из любопытства. В школе я никогда не участвовал в театральном клубе и не метил на сцену. Но я не пропускал ни одной постановки «Гильдии» и решил, что будет интересно попасть за кулисы.

Пьеса Джозефины Престон Пибоди давно сошла с театральных подмостков, но в свое время получила важную премию и ставилась повсюду. Четырехактная, написанная белым стихом с непоколебимой бостонской серьезностью (мисс Пибоди была выпускницей Рэдклиффа); главной темой служил чрезвычайно интересный конфликт между добром и злом. Крысолов – разумеется, гаммельнский, из легенды – украл детей у скупых горожан, которые отказались ему платить за спасение города от крыс. Однако после длительных душевных метаний, изложенных белым стихом, Крысолов возвращал детей. В пьесе было много персонажей, в том числе неизбежный хромой мальчик, которого, конечно, играла девочка, ибо сочетание телесной немощи с непорочной женственностью в те времена разило наповал; каждый вечер в зрительном зале слезы лились ручьем, и начиналось это почти сразу после появления на сцене Элси Йадд с крохотным жалким костыликом.

Я был еще слишком молод, чтобы умиляться детям, и считал Элси маленькой кривлякой – за сценой она строила из себя невесть что и даже с презрением взирала на нас, бедных смиренных актеров массовки. Нет, мои взоры были устремлены на мисс Уоллертон, которая играла Барбару, прелестную дочь бургомистра. По сюжету она становилась женой Михаэля-шпагоглотателя, одного из шутов – спутников Крысолова. В сцене, когда мисс Уоллертон танцевала словно зачарованная под звуки дудочки, я решил, что в жизни не видел зрелища изысканнее.

Звезду труппы – актера, исполнявшего роль великодушного Крысолова, – звали Мервин Рентул. Он был высок ростом, статен и способен поднять Элси Йадд на вытянутых руках и просунуть в окно второго этажа, явно не особо напрягаясь. Мистер Рентул обладал актерской внешностью (ибо в те годы считалось, что артист должен быть красавцем или хотя бы выглядеть изысканно) и голосом густым и выразительным, о чем сам знал, может быть, слишком хорошо. Я считал его прекрасным актером, но теперь понимаю, что он был наследником Ирвинга и при передаче по наследству вся красота и дьявольский шарм великого трагика потерялись, остались лишь ужимки – сопение, сверкающие глаза и прикушенная губа. За те семь представлений пьесы, в которых я участвовал, я начал сомневаться в таланте мистера Рентула.

Во время великой кульминации третьего акта, когда Крысолов, стоя на коленях перед придорожным распятием, переживает душевную борьбу и наконец побеждается благодатью Христовой, я притаился и смотрел из-за кулис, хотя это строго-настрого запрещалось. Зал был полон, и Мервин Рентул играл со страшной силой. Я почувствовал, что у меня за спиной кто-то стоит, и опасливо обернулся, думая, что это помощник режиссера пришел меня прогнать. Но это оказался Дарси Дуайер. Ему досталась небольшая роль бургомистра, в которой, как уверяли друг друга его поклонники из числа членов «Гильдии», его талант пропадал зря. Но к сожалению, ему не хватало роста, чтобы подсадить Элси Йадд в окошко второго этажа (важный элемент сюжета в четвертом акте), и вот он прозябал в незначительной роли, которую мог сыграть практически кто угодно. Ну, конечно, не кто угодно, но любой из многочисленных актеров постарше в составе труппы. Когда накал борьбы в душе Мервина Рентула достиг апогея, Дарси поймал мой взгляд, и в тот момент, когда Рентул, рыдая, впускал в душу Божественную благодать, Дарси мне подмигнул.