Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

В студенческие годы я вел оживленную светскую жизнь, основанную на пристрастии к двум вещам, на первый взгляд несовместимым, но только на первый взгляд: религии и театру.

Как недоделанный фанатик психоанализа, я, конечно, был Фомой неверующим и скептиком в том, что касалось религии. Родители мои не ходили в церковь, хотя в повседневной жизни руководствовались христианскими доктринами и христианской системой ценностей. Но невозможно было жить в Торонто в мои студенческие годы и при этом существовать независимо от религии. Мне казалось, что кампус университета кишит капелланами, христианскими союзами и студентами, упорно трудящимися на ниве спасения душ. Это отражало дух самого города. Церкви здесь изобиловали, и покупателю на, так сказать, религиозном рынке открывался широчайший выбор. Пламенные баптисты, самодовольные методисты, твердокаменные шотландцы-пресвитериане, англикане с их высокомерным взглядом на низшие классы, орды уличных проповедников и мессий, вещающих в переулках, – в общем, на любой вкус; прибавьте многочисленных сторонников сухого закона, противников курения и борцов с проституцией – они были связаны с церковью, не будучи ее частью. Вся эта пестрая компания, по-видимому, властвовала над умами горожан. Недалекий, не осознающий себя город процветал под отсыревшим одеялом узкой мещанской морали и воспринимал свое процветание как знак, что Господь к нему благоволит.

Вооружившись упрощенным пониманием учения Фрейда и юношеским эгоизмом, я принялся в меру своих сил исследовать этот дух Торонто. Каждое воскресенье я ходил в церковь дважды – каждый раз в другую, чтобы ощутить как можно больше колорита. Я безмерно развлекался, глядя, как вопят и улюлюкают баптисты; как методисты склоняют голову на спинку скамьи перед собой, словно страдая похмельем; как пресвитерианцы слушают высококультурные, тщательно аргументированные и совершенно непонятные умствования; и как англикан встречает у входа викарий, укрепляя их чувство собственного превосходства и уверенность, что они не суть якоже прочии человецы [30] Лк. 18: 10–14. .

Разумеется, я не упустил и католиков; я узрел великолепие веры, позволяющей своим адептам обретать кровь и плоть Господа хоть каждый день и находить утешение в непостижимых ритуалах. И все это за пустяковую цену – психологическое рабство. Делай, что говорит Церковь, и все будет хорошо. Самостоятельно не придется даже пальцем пошевелить.

Я старался не пропустить ничего. Я даже однажды рискнул войти в православную церковь и выстоял службу среди прихожан, поголовно охваченных чисто достоевской мрачностью и созерцавших меня отчасти враждебно. Мне не то чтобы велели убираться, но духовным усилием толкали к двери. Знаменитая православная литургия весьма впечатляла, но хор иногда фальшивил, и еще меня изумило, что священник прямо посреди службы достал большую желтую расческу и поправил волосы и бороду. В этом храме я сильнее всего почувствовал, что христианство – не такая уж универсальная религия. Нужно найти церковь, которая тебе подходит, которую ты можешь вытерпеть и которая может вытерпеть тебя, и держаться за нее.

В ходе экклезиастических экскурсий я, конечно, натыкался на церкви, которые нравились мне больше других, и скоро определился фаворит: церковь Святого Айдана, англиканская и очень высокая. Настолько высокая, что казалось, католическая месса – лишь упрощенная версия их литургии, сопровождающейся пением и музыкой.

Это был типичный случай, когда чересчур энергичный хвост виляет инертной собакой: хвостом был доктор Декурси-Парри, органист и регент хора, а собакой – отец Ниниан Хоббс, который не знал ничего о музыке, и вообще ему медведь на ухо наступил, но он чувствовал в службах под руководством доктора Парри великолепие, которое соответствовало его представлениям о служении Богу. Ибо отец Хоббс, смиреннейший из людей, ради службы Богу не жалел ничего и потому соглашался на любые предложения доктора Парри. Доктор Парри был одаренным композитором и написал много музыки специально для Святого Айдана, подняв таким образом этот храм на высоту, недосягаемую для любой другой церкви Торонто. На хорах в задней части храма располагался хор, а также находился орган; здесь доктор Парри мог дирижировать, задавать тон и вообще делать все, что положено регенту, не мозоля глаза прихожанам. Кроме этого, в храме был григорианский хор, состоявший только из мужчин, числом восемь: они в особых облачениях располагались на отведенном месте перед алтарем, и регентом у них был Дарси Дуайер. Дуайер и Парри в совокупности обеспечивали великолепное сопровождение служб, но многие (разумеется, не из числа прихожан Святого Айдана) считали, что эти двое занимаются чрезмерным украшательством, идущим вразрез с основной линией англиканства и духом Тридцати Девяти статей.

Украшательства исходили в основном от Дуайера, а Парри радостно соглашался на что угодно, если оно добавляло великолепия службам. «Я уверен, что Господу надоели эти постоянные серенады», – сказал один архидиакон на собрании священнослужителей, и острое словцо мгновенно облетело всех англикан Торонто. Некоторые приверженцы Низкой церкви обзывали великолепные облачения «модными платьями». Но ни один епископ не решался бросить вызов грозному доктору Парри, который умел обосновать любое нововведение цитатой или прецедентом и продавить отца Хоббса. Талант доктора Парри и огромные суммы, которые он жертвовал на приход, давали ему особые привилегии. Дуайер тоже добился особого положения в приходе, но исключительно за счет своего острого ума.

Он изучал церковные обряды и традиции и стремился включить в службы у Святого Айдана абсолютно все, что находил живописного или просто необычного. Конечно, на службах усердно кадили – целые облака ладана при малейшей возможности. Обильно кропили святой водой, особенно на похоронах. Крестные ходы с транспарантами – не какими-нибудь штандартами сестричества или детского оркестра, но красивыми вышитыми хоругвями с изображениями орудий Страстей Господних, Девы Марии как Розы Мира, греческих букв, образующих слово Iχθνς, и вообще чего угодно, лишь бы усердный прихожанин раскошелился, чтобы сестры из монастыря Святого Иоанна кропотливо вышили это на шелковой подложке. И множество украшений: фелони, конечно, с роскошным золотым шитьем; покровы – казалось, бесчисленные; саккосы, гумералы и мантии при любой возможности. А кто определял, есть возможность или нет? Дарси Дуайер, конечно, и он же предъявлял обоснования, найденные в красивых и часто редких книгах. Именно он указал, что свечи в церкви можно зажигать только от кремня и кресала – под это определение идеально подходила обычная зажигалка. Именно он убедил священников надевать для литургии резиновые тапочки, чтобы, преклоняя колени, не демонстрировать пастве грязные подошвы своих сапог. Иногда казалось, что он заходит чуточку слишком далеко. Например, когда он предложил, чтобы диаконы и иподиаконы в момент, когда священник возносит Святые Дары, прикрывали рукавом глаза, словно ослепленные близостью Тела Христова. Отец Ниниан запретил это. Но потом, будучи человеком миролюбивым, разрешил по определенным двунадесятым праздникам, хоть и намекал, что это кажется ему чересчур театральным.