Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Может быть.

– Миссис Дымок, пожалуйста, не отмахивайтесь от меня. Знаете что? Вы для меня все равно что вторая мать. Когда я умирал, вы привели меня обратно – вы и помощники. Вы дали мне жизнь. Не отмахивайтесь от меня теперь.

Снова типичное долгое молчание. Потом:

– Помнишь змей?

– Еще бы! Вы меня тогда до полусмерти напугали! Ядовитые гремучки, а я еще чуть не сунул руку в корзину!

– Ты помнишь?

– Конечно помню.

Опять молчание. Я видел, что миссис Дымок трясется от смеха, совершенно беззвучно. И тут меня осенило!

– Вы хотите сказать, что это и были помощники?

Миссис Дымок чуть не совершила великий скачок от внутреннего смеха к явному, но удержалась. Впервые в жизни она отвернулась от стола, на котором скоблила шкуру, и посмотрела прямо мне в лицо:

– Ты не такой дурак, каким кажешься. А теперь пшел домой! Я занята.

Отчий дом изменился. В воздухе висела какая-то неловкость, но я не мог понять, в чем дело. Прекратились четверговые вечера, когда к моим родителям приходили в гости еще три супружеские пары и составлялись два стола для бриджа. Мать бесконечно раскладывала пасьянс; отец читал. Мои родители никогда не были особо разговорчивы, и все застольные беседы происходили по инициативе матери, но теперь она сидела молча и не произнесла бы ни слова, если бы отец не задавал ей прямые, безобидные вопросы: выходила ли она сегодня из дома? Нашла ли какие-нибудь новые растения? С кем-нибудь говорила? Конечно заметила молодую луну? Луна была видна днем, с четким кольцом на месте старой – к дождю. Я тоже разговаривал, но неловко, как любой мальчик, не желающий обсуждать то, что для него по-настоящему важно. Я ничего не говорил об Айрдейлах, хотя рассказал о болезни Чарли; ничего о Гилмартинах, за исключением того, что у них красивый сад; разумеется, ничего о девушках. Немножко поболтал о том, что через несколько дней уезжаю в университет.

Иногда мать вставала из-за стола и оставляла нас с отцом одних. Она «уходила к себе » — эти слова теперь имели особое значение, потому что родители больше не спали в одной комнате. Отец ночевал в маленьком закутке, едва ли больше чулана, в дальнем конце прихожей. Внезапные уходы матери никак не объяснялись; отец только вздыхал и подливал мне вина.

Я впервые видел, как болезнь одного члена семьи заражает и подавляет всех домашних. С тех пор я сталкивался с этим часто. Это один из сопутствующих эффектов болезни, которому не всегда уделяют внимание: кроме самого больного, она влияет и на многих других людей.

В отличие от Парсифаля я не боялся задавать вопросы.

– Что такое с мамой?

– Ей немножко нездоровится. Это пройдет.

– Она была у врача?

– Конечно.

– Надеюсь, не у Огга?

– У хорошего, в Виннипеге. Доктор Кэмерон сказал, что это пройдет.

Похоже, это прошло, по крайней мере частично, но не раньше, чем между мной и матерью разразилась огорчительная сцена; мать пыталась втянуть в конфликт и отца, но причина конфликта оказалась за пределами его понимания.

Отец предложил мне отправиться на Одинокое озеро и встать там лагерем на пару ночей; днем мы притворялись, что ловим рыбу, на самом деле любуясь окружающей нас молчаливой, спокойной красотой. Мы вернулись освеженные и утихшие духом, насколько позволял характер каждого из нас. Но в гостиной мы обнаружили мать; она держала закрытую книгу и выглядела – весьма подходяще к случаю – как персонаж греческой трагедии. Она протянула книгу отцу:

– Ты знал, что он это читает?

В тогдашних романах герои часто говорили «зловещим » голосом. Я плохо себе представлял, как это. Но сейчас голос матери звучал именно зловеще. Вопрос же ее был риторическим. Отец взял книгу и непонимающе посмотрел на нее.

– «Толкование сновидений » , – прочитал он название с обложки. – Нет, не слыхал.

– Эту книгу следует запретить! Это грязь! Чистейшая грязь с начала и до конца! Грязь немецких выродков! Я не потерплю этой книги в своем доме! Ты почитай ее, Джим. Почитай те места, что я отметила закладками. Тогда поймешь! Тогда увидишь! Я не желаю оставаться в одной комнате с этой мерзкой, грязной, отвратительной, дегенеративной, непристойной книгой!

Она встала и «ушла к себе». Потрясенный отец разглядывал книгу. Ни он, ни я никогда не видели мать такой.

– Это еще что за чертовщина?

– Ну, надо думать, мама почитала Фрейда и расстроилась.

– Ладно, давай поужинаем, а потом, наверно, придется в этом разбираться. Похоже, эта книга не из тех, что я обычно читаю. Она в самом деле неприличная?

– Не в том смысле, который доставляет удовольствие.

Это был ответ самонадеянного умника. Лучше бы я придержал язык. Отец бросил на меня взгляд, расстроивший меня больше, чем ярость матери. Но я тоже разозлился – на то, что мать рылась у меня в комнате. Миссис Айрдейл никогда себе такого не позволила бы. Что искала мать? Картинки с девочками?

После ужина отец терпеливо уселся за чтение. В бифокальных очках, съехавших до середины носа, с лысиной, блестящей в свете керосиновой лампы (в Карауле Сиу все еще пользовались керосином), отец казался совершенно неподходящим читателем для этой книги. Ему бы в руки какой-нибудь роман Голсуорси, полный тщательно контролируемой социальной ответственности, детально, но не чересчур глубоко разработанных персонажей, непоколебимого душевного здоровья, справедливости и сострадания. Я же читал только вышедший тогда «Контрапункт » [28]и с приятностью думал о том, какие у меня передовые воззрения. Отец время от времени вздыхал – так он обычно вздыхал над особенно нудными брошюрами о горнодобывающей промышленности.

Часов в десять вечера мать вышла. Я так и думал, что она не выдержит весь вечер в одиночку. Она была «заряжена на медведя», как выражаются в Карауле Сиу о человеке, который вне себя от ярости.

– Ну, Джим? Что скажешь?

– А? О, не скажу, что слишком далеко продвинулся. Это нелегкое чтение. Стиль, впрочем, прекрасный. Гладкий как шелк. Но через каждые два-три предложения приходится останавливаться и думать.

– И что, ты не можешь решить, что думать?

– Ну, пока, насколько я понял, он доказывает, что сны нужно принимать всерьез. Распространяется про то, что сон высвобождает глубины мозга, – я понимаю, о чем он. Каждый, кто по-настоящему затихал – как, например, в лесах, – знает, что при этом в голове всплывает всякое удивительное и иногда даже пугающее. Но когда доходит до толкования снов, я теряюсь. Символизм. Совсем не мое. Это скорее по твоей части. Но я пока не нашел ничего такого особенно неприличного.

– Ты всегда медленно читаешь…

– Да-да, ты часто это говоришь. Но я полностью продумываю то, что читаю. Я не могу пробежать такую книгу по диагонали и наскоро составить о ней мнение.