Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Так себе шуточка, если хочешь знать.

– Уже не хочу.

– Фы, конешно, согласны с тем, што я скашу: они пытаются исобрасить Walpurgisnacht [43] Вальпургиева ночь (нем.) . Название одной из сцен «Фауста». , но при этом полностью фыкидыфают Proktophantasmist [44], а это душа фсей пьесы. Пуфф! Мертфа! Софершенно мертфа! Это упущение префращайт фсю сцену – фозмошно, фсю пьесу – ф Travestie ! [45]Я не пойту смотреть. Фо фсяком случае, на премьеру точно не пойту.

– Но им бы все равно не удалось найти подходящего актера и изобразить Проктофантасмиста на сцене надлежащим образом… как следует… с полным пониманием…

– Если пы они попросили меня, я пы сам попытался, хоть моя феликая скромность… э… как это? dazwischenkommen… [46] Помешать (нем.) . Какое слофо я искайт?

– Вмешательство? Вмешалась? В общем, помешала бы присущая вам скромность. И еще вам пришлось бы сбрить бороду.

– По срафнению с Гёте таше порота… Как это кофорят… пестелица.

– Sehr Umgangsprachen! [47]

В общем, «Фауст» был поставлен и получил широкое одобрение, доказав, что «Гильдия актеров» в самом деле серьезный коллектив, стремящийся донести до жителей Торонто шедевры мировой драматургии; и это во времена, когда гастролирующие труппы из Англии и Штатов реже навещают город из-за растущих расходов и жестокой конкуренции со стороны кино. Нас хвалили за оригинальные декорации в виде силуэтов, представляющих Нюрнберг, ведьмину кухню, тюрьму Маргариты и все остальное, по необходимости; силуэты выделялись на фоне искусно освещенного занавеса, создавая «впечатления» вместо грубых «изображений». Хвалили и музыку, сочиненную великим доктором Декурси-Парри. Бедного Мервина Рентула критики сбросили со счетов, обозвав «деревянным»: они не знали, как трудно не выглядеть деревянным, когда рядом с тобой на сцене Дарси Дуайер, собравший все лавры в роли Мефистофеля. Нюэлу Коннор превозносили как новую звезду, открытую «Гильдией актеров», и кое-кто совершенно нетактично замечал, что она смотрится на сцене гораздо лучше некоторых других актрис; критики – не джентльмены. Совершенно неожиданно похвалили и меня в одной из газет; правда, в таких терминах, которые меня совершенно не обрадовали.

В именованной роли я появлялся только единожды, в самом начале пьесы. Фауст уходит, оставив мантию и шапочку, а Мефистофель надевает их и говорит с Учеником, который приходит просить совета по поводу занятий. Ученик держится раболепно – таких можно встретить среди магистров и аспирантов в сотнях университетов; он соглашается на все предложения дьявола. А прежде чем уйти, просит мнимого великого ученого написать что-нибудь у него в книге. У нас вышел длинный бессмысленный спор о том, что это может быть за книга. Неужели альбом для автографов? Очень вряд ли. Возможно, томик Аристотеля. Мефистофель берет книгу и дальше, по пьесе, пишет в ней. Именно тут происходил один из звездных моментов Дарси: он брал книгу и плевал в нее. Да не притворным сценическим плевком, а по-настоящему, смачно харкал. После чего Ученик почтительно берет книгу и читает то, что там написано: «Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum» . Оказывается, слюна Сатаны образовала на странице слова Змея, обращенные к Еве: «Будете, как Бог, знать добро и зло». Ученик в восторге уходит. Мефистофель злорадствует.

Вот что написали в торонтовской газете «Дейли мейл»: «Мистер Джонатан Халла представил подлинно готический образ Ученика, но решение режиссера включить его видную археологическую фигуру в последующие сцены массовки было, вероятно, не слишком удачным».

С того дня Нюэла постоянно припоминала мне «археологическую фигуру». Что это значит? Высокая? Костлявая? С большим носом? Я решил, что это означает «средневековая», в противовес «античной», и на такой интерпретации настаиваю по сей день. Конечно, в сцене Вальпургиевой ночи я выложился весь – я выступал в хоре чародеев, голый до пояса и выкрашенный в зеленый цвет. Я просил Ангуса дать мне самому раскраситься в зеленый, но он не согласился: ему нравилось растирать мою грудь, и у меня не хватило духу отказать ему; впрочем, я принял меры предосторожности, чтобы он ограничился торсом.

Последствия «Фауста» для меня были таковы: меня вызвали к декану медицинской школы. Он держался по-отечески: оказалось, что от меня многого ожидают, что я подаю большие надежды, а нынешний, четвертый курс – решающий в судьбе студента. Если я буду терять слишком много времени… О, на весьма достойную цель, и лично он рад видеть студента, чьи интересы простираются за пределы профессии, – но он советует забыть о «Гильдии актеров», пока я не закончу учебу и не поставлю свою профессиональную карьеру на твердые рельсы. Хотя даже тогда, сказал декан, в том, что касается появления на публике, никакая осторожность не будет чрезмерной. В театре есть некое легкомыслие, почти двуличие. Он, декан, уверен, что я понимаю его точку зрения, а также то, что он искренне беспокоится о моем будущем.

Я понял, что это приказ, хоть и изрядно подслащенный. Назад в борозду. Закончи с отличием и с дипломом первого класса, если получится.

С Нюэлой обошлись не так деликатно. Женщины в медицинской профессии все еще были редки, и Нюэлу предупредили в письменном виде, что, если основная сфера ее интересов – театр, ей лучше перевестись в другое место, более подходящее для подобной карьеры.

Мы с ней обменялись впечатлениями, обругали старших и вышестоящих и подчинились приказу.

Мы стали любовниками в полном смысле этого слова. Точнее, настолько полном, насколько позволяло то обстоятельство, что она жила в общежитии для женщин, а я – в пансионе. Но любовь всегда найдет путь: когда мы могли себе позволить, то есть не чаще чем раз в три-четыре недели, мы снимали номер в гостинице «Форд» на вторую половину дня субботы, и он становился для нас Обителью Нег [48]. Потом мы шли вкушать вечернюю трапезу, обычно в ресторан Чайлда, где кормили хорошо и дешево. По особо торжественным случаям мы отправлялись в ресторан мисс Милличамп на Блур-стрит; у мисс Милличамп было доброе сердце, и, мне кажется, студентам она накладывала порции гораздо больше обычных.

Я узнал, что отец Нюэлы – юрист в графстве Корк. Семья, похоже, была обеспеченная. Нюэла хотела учиться на врача, и родители, как ни трепетали их католические души, позволили ей – и даже позволили отправиться в Северную Америку вместо Дублина или Англии: Нюэла убедила отца с матерью, что Северная Америка сильно опередила их родину в плане медицины или, по крайней мере, обучения медиков. Но родители выдвинули одно условие: они позволили дочери учиться в Канаде, но ни в коем случае не в Соединенных Штатах, где девушке гораздо легче забыть свое монастырское воспитание. Ученая дочь! Конноры наполовину испуганы и наполовину в восторге. Впрочем, созналась мне Нюэла, католическую веру ее родителей сильно подточило образование и обеспеченная жизнь; они хотели, чтобы дочь оставалась католичкой – в заботе о ее добродетели, – но сами не были такими уж верными чадами католической церкви.