Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Аудитория громогласно возвестила о своей готовности.

– Отлично. Дунули!

Я думаю, у любого, кто по развитию стоит выше кочана капусты, бывали в жизни моменты, когда необходимо Божественное или, по крайней мере, сверхъестественное вмешательство; в такие минуты призываешь его с душевным жаром, почти переходящим в физический. Я еще ни разу в жизни не выступал перед публикой, если не считать появления в массовке «Крысолова» в толпе таких же, как я. Но теперь я стоял на сцене, объявленный непогрешимым светилом, перед публикой, ожидающей от меня невесть чего. Ее ожидания основывались на невежестве. Ибо я был человеком науки, великим авторитетом, и каждое мое слово было золотом, разве что я оплошаю совсем безнадежно – начну заикаться, обмочу штаны или, рыдая, убегу со сцены, что-нибудь вроде этого. Такие призывы о помощи – призывы к кому? – суть один из многих видов молитвы, и именно здесь, судьей ежегодного конкурса зловонного дыхания в Кобургском общественном зале, я впервые испытал молитву – как нечто совершенно отличное от происходящего в церквях ритуального действа, которое для меня не значило ничего. Про такую молитву Чарли в своей лекции о видах молитвы – просительной, заступнической и созерцательной – ничего не говорил.

Я получил ответ на свою молитву. Я взял себя в руки. Решимость и мужество хлынули в душу, словно мне сделали одну из тех чудодейственных инъекций, о которых доктор Ромейн рассказывал на лекции как о незаменимых средствах против шока. Я изумлю зрителей и отомщу Дуайеру и в меньшей степени Джоку, которые так радуются, устроив мне подставу. Я им покажу!

Испытание началось. Я ничего конкретного не знал о зловонном дыхании, кроме того, что оно сопутствует таким людям, как Эдду, доктор Огг и отец Лартиг. Я думал, что его нужно избегать, а не изучать и исследовать. У Мервина Рентула плохо пахло изо рта – нет, в свете моего последующего опыта, вероятно, точнее будет сказать, что у него изо рта пахло чуточку неприятно. Не сравнить с олимпийскими чемпионами по галитозу, которых я встретил в Кобургском общественном зале. Злые языки в «Гильдии актеров» утверждали, что в дурном запахе изо рта Мервина были виноваты его вставные челюсти. Ведущие актрисы уворачивались от его ласк. Но я сейчас сидел на приемном конце передатчика зловонного дыхания.

– Номер один! – завопил коротышка без пиджака, поднимая большую карточку с соответствующей цифрой – возможно, для слабослышащих зрителей.

Предполагалось, что со своего места за ширмами я не вижу участников состязания, но на самом деле, когда они подходили к ступенькам, ведущим на сцену, я их видел. Номер один оказался высоким сутулым юнцом, который по случаю появления на публике облачился в свой лучший костюм. Сторонники и доброжелатели встретили его аплодисментами. Он обмахнул сиденье табуретки – решительно все участники его обмахивали, – уселся, как на скамью подсудимых, сунул голову в раструб мегафона и дунул.

Да, у него изо рта плохо пахло. Но как это оценить? Дать ему пять баллов из десяти по галитотической шкале доктора Халлы, которую я только что самолично изобрел, и присуждать баллы всем остальным относительно этой оценки? Так я и сделал. Конкурсант сошел со сцены под гром жидких аплодисментов; на сцену поднялась женщина – кажется, одна из официанток, разносящих пиво, одетая в грубую пародию на костюм больничной медсестры, – и старательно протерла мегафон листерином.

Остальных участников я не запомнил. У троих или четверых изо рта пахло, как после эпидемии чумы, и я дал им по восемь или девять баллов. Всего мимо меня прошли семнадцать человек, мужчин и женщин, с нелечеными зубами, больным желудком и, как я заподозрил в одном случае, цингой – что было вполне возможно, поскольку этот участник выглядел как матрос с озерной баржи. Но победительницу я определил не колеблясь: от нее разило лимбургским сыром, хоть топор вешай, а я как будущий медик уже знал, что этот запах связан с запущенным тонзиллитом, переходящим в гнойный. Когда я, изобразив тяжкое раздумье, некоторое время разглядывал свои заметки, а потом сообщил итог коротышке, он пришел в восторг. Эта участница была явным фаворитом, и на ее успех ставили (а может быть, лучше сказать, вешали) большие суммы.

Объявлять победителя должен был я; именно тут я показал Джоку и Дуайеру после всех этих лет. За звание короля или королевы галитоза боролись семнадцать человек; к тому времени как коротышка без пиджака цветисто прокомментировал появление на сцене каждого из участников, все они по очереди уселись на скамью испытуемого и подули в мегафон, и липовая медсестра подчеркнуто тщательно протерла мегафон после каждого; на сцене так разило листерином, что, думаю, и сам великан Блендербор, сытно поужинавший человечиной, не пробил бы облако антисептики своим зловонным дыханием. И в этой дурманящей атмосфере я поднялся, чтобы произнести речь.

– Леди и джентльмены! – начал я. – Первым делом я должен поблагодарить всех участников за проявленный спортивный дух и готовность вступить в сражение в такой, как вы, несомненно, согласитесь, глубоко личной сфере. – (Аплодисменты.) – Ибо это было сражение, уверяю вас. Все участники состязаний, явившиеся пред вами, были весьма достойны. Я чествую их всех – я знаю, что вы тоже их чествуете. Но прежде чем объявить победителя, я попрошу у вас минуточку терпения, так как желаю прокомментировать природу этого состязания. Там, где оно зародилось, так сказать.

Память, дай скорей скрижали! [37] Мэтью Арнольд, из стихотворения «A Memory-Picture». Здесь моя необычно цепкая память подхватила меня и понесла, пока я шарил в поисках слов.

– Медики всегда весьма уважительно относились к зловонному дыханию как показателю общего здоровья, а иногда – индикатору конкретной болезни. Но по прошествии времени, с появлением новых диагностических методов представители медицинской профессии стали избегать встречи с дыханием пациента, ибо оно могло быть неприятным. Какой позор! Позор тем, кто заботится в первую очередь о личном удобстве в ущерб точности диагноза. Позор врачу, который не готов на все ради блага пациента! Знаменосцем медицины в вопросе проверки запаха изо рта выступил не кто иной, как великий сэр Уильям Ослер, вероятно наиболее выдающийся медик своей эпохи, и эта борьба длилась до самой его смерти в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Сэр Уильям Ослер – он, несмотря на заслуженные награды, которыми осыпали его за границей, и триумфы в Соединенных Штатах, а затем в Англии, где он удостоился посвящения в рыцари его величеством королем, – (краткие аплодисменты) , – родился в Канаде и до конца жизни гордо именовал себя канадцем. – (Бурные аплодисменты.) – Именно в соответствии с принципами, очерченными сэром Уильямом, я судил сегодняшнее состязание, чтобы лавры Канады достались лучшим (в смысле зловонного дыхания) канадцам. А сейчас я хотел бы – я знаю, что вы извините мою самонадеянность, – попросить вас приветствовать организатора этого состязания, мистера…