Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Мы окончательно подобрали состав для «Фауста». Ты, Пайк, будешь дублером на роль Вагнера, а также сыграешь маленькую, но приятную роль Ученика в той сцене, где Мефистофель переодевается в Фауста. Зрители просто попа́дают, мальчик мой!

Репетициям «Фауста» был нанесен сокрушительный удар, когда Элейн Уоллертон, которой, естественно, дали роль Маргариты, сошла с трамвая на скользкую, обледенелую мостовую и так сильно растянула щиколотку, что ни в коем случае не могла играть. Смятение! Переполох! Бегите, бегите, скажите королю, что небо падает! В кратчайшие сроки, за неделю, дублерша Нюэла Коннор должна была освоить роль. О счастье! Она уже выучила все слова! О блаженство! Она внимательно слушала на репетициях и знает все мизансцены! Она сойдет, хотя, конечно, она отнюдь не mademoiselle Уоллертон.

И впрямь. Она гораздо лучше, хотя никто не желает признать, что дублерша может оказаться лучше примадонны. Но Нюэла Коннор выглядела как невинная девушка, в отличие от Элейн, – та, хоть и добрая душа, девственницей не была никогда. Некоторые женщины уже родятся дефлорированными. Нюэла Коннор была ирландка и приехала в Канаду недавно. Миниатюрная, но не принадлежит к неприятному типу девиц – фарфоровых куколок. Красивая типичной ирландской красотой, с густыми черными волосами и синими глазами под сенью черных ресниц. Что лучше всего, у нее был подлинно прекрасный голос – с очень легкой ирландской интонацией, а не утрированный акцент, как в мюзик-холле. Идеальная Маргарита – для всех, кроме закоренелых уоллертонистов, а их было много. Она была совершенно очевидно умна, но режиссер разговаривал с ней как с дурочкой, поскольку она раньше не играла в театре, а следовательно, по всем законам мира искусства не могла не быть глупой. Скоро стало ясно, что она отлично держится на сцене, и мало-помалу предубеждение против нее угасло.

Я влюбился в Нюэлу Коннор, будто свалился с уступа в бездонную пропасть. Мои чувства к Элейн Уоллертон увяли, как цветы, проклятые Мефистофелем. На прелести Нюэлы нашлись и другие претенденты. Но каким-то чудом я обставил их всех, и именно мне выпала честь провожать ее домой после репетиций.

Нюэла одна из всех знакомых мне девушек обладала чувством юмора. Разумеется, я встречал множество девушек, которые все время смеялись, часто – когда смеяться было особенно не над чем; за этим девичьим смехом всегда можно было разглядеть унылые лица матерей – мрачные пророчества того, какими их дочери станут со временем. Элейн Уоллертон неплохо владела искусством иронии; но когда смеялась Нюэла, это был тихий, самодовлеющий, искрящийся восторг перед бесконечной комедией жизни. Она смеялась нечасто, но мне казалось, что ее смех может зазвучать в любую минуту, и ее взгляд на мир – и на меня, конечно, – был приправлен очаровательной, скромной насмешкой. С ней можно было говорить серьезно о серьезных вещах, но всегда с ощущением, что смех вот-вот восторжествует. Я был очарован так, как никогда и не мечтал, и до сих пор вспоминаю об этом с нежностью. Нюэла была и остается любовью всей моей жизни. Я уверен, фрейдисты нашли бы что сказать неприятного о человеке, который влюбляется в двадцать четыре года и навсегда, – эта любовь меняется в зависимости от времени и обстоятельств, но проходит с ним через всю жизнь. Однако на свете много такого, чего фрейдисты не знают и что известно лишь тем, кто «воскормлен медом и млеком рая напоен» [39] С. Т. Кольридж. Из поэмы «Кубла-хан». Цитируется по переводу К. Д. Бальмонта. .

«Фауст» издавна притягивает литературоведов. Сколько бы Гёте ни протестовал, объясняя, что эта пьеса не философская, что автор ничего не «хотел сказать», что он – поэт и, подобно Шекспиру, не скован свинцовыми кандалами идеологии и пытался выразить лишь то, что нашептано его музой, литературоведы никак не могут оставить «Фауста» в покое. Казалось, все ученые Торонто, умеющие читать по-немецки, околачивались на наших репетициях и шепотом спорили в глубине зала – по временам эти диспуты так отвлекали актеров, что режиссер угрожал выгнать ученых вон. В университетах искусство всегда под угрозой – там слишком много народу, от молодежи до стариков, любят дискуссии больше, чем искусство, и трясутся над текстом: для них это питательный пеммикан [40] Пеммикан – мясной пищевой концентрат, сушеное или вяленое измельченное мясо. Применялся индейцами Северной Америки в военных походах и охотничьих экспедициях, а также полярными исследователями XIX – первой половины XX в. , и они обожают его жевать.

– Мервин, старина! – кричит режиссер, сидящий за столом в зрительном зале. – Можно побыстрее? Ты очень тянешь.

– Я пытаюсь передать мысль.

– Мысль сама о себе позаботится. Поддай жару.

– Как пожелаешь, старина. – И Мервин начинает обиженно тараторить.

– Это, конечно, чрезвычайно далеко от Гёте. Столько всего выброшено! Ты заметил?

– О да. Я досконально знаю текст. Но чего и ждать от этих театральных деятелей.

– Конечно, почтенный Geheimrat [41]сам был театральным деятелем. Двадцать лет управлял придворным театром в Веймаре. Ты знал?

– Разумеется, знаю! За кого ты меня принимаешь? Я впитал «Фауста» с материнским молоком, извини за неделикатность. Но Гёте никогда не ставил собственные пьесы. Ему приходилось ставить всякий мусор, чтобы забавлять придворных. Наконец он подал в отставку, не желая работать над пьесой «Le Chien de Montargis, ou la Foret de Bondy» [42] «Пес Монтаржи, или Бондийский лес» (фр.) . .

– Прошу прощения?

– «Пес Монтаржи», автор Пиксерекур. Не слыхал? Пёсья пьеса. В главной роли – дрессированная собака, разоблачающая негодяя. Гёте этого не потерпел. Он не любил собак.

– А, понятно. Конечно, это не моя эпоха.

– Мне не нравится, что перевод очень плохой. И в самом деле порезан как черт знает что.

– Ш-ш-ш! Здесь дамы!

– Эта крошка Коннор, ты знаешь… Здесь что-то не так. Как ты думаешь, может, она спит с Форсайтом?

– Девушка? Ты с дуба рухнул.

– Я бы предпочел Дульче Моул. Она зря пропадает в роли Лизхен.

– Ее муж, старый Декорум, с тобой согласен.

– Почему ты его так назвал?

– Потому что на сцене он как деревяшка, чисто для декорации. Впрочем, его можно использовать в Голсуорси – там много таких ролей. Но еще из-за Дульче. Ну ты понял – Дульче и Декорум. Дошло?

– Боюсь, что нет.

– Ну как же! Ты что, не помнишь: «Dulce et decorum est pro patria mori» ?

– Это что такое?

– Это Гораций. Я думал, все знают. «Сладостно и достойно умереть за родину».

– А Моулы тут при чем?

– Госссподи! Дульче и Декорум. Потому что ее зовут Дульче и она весьма сладостна, а он – декоративен. Ну, дошло наконец?