Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Возможно, мои консультации и помогли бы, сумей я убедить мисс Фотергилл взглянуть на жизнь с другой точки зрения, чуточку отличной от мамочкиной. Я настаивал, чтобы она читала, – тогда у нее появится пища для ума и предмет для размышлений. Но она не любила читать. Она не получала удовольствия ни от какого вида искусства. Впрочем, она не сидела в праздности. Нужно было придумывать меню на каждый день и объяснять их кухарке; составлять цветочные композиции; писать письма. И конечно, заниматься «делами»: посещать поверенного не реже раза в месяц, допрашивать страховых агентов, перебирать извещения о том, сколько налогов предстоит выплатить, и вздыхать над ними, и вообще следить за всем, что подпадает под понятие имущества. Вечера она проводила за изучением ежегодных отчетов больниц и университетов, которым, может быть, захочет оставить свои деньги, когда уже больше не сможет за них цепляться, но до того оставалось еще много лет. Все эти занятия подпитывали уверенность, что она в кольце врагов, в осаде, загнана в угол миром, который непременно сожрет ее, стоит лишь на минуту ослабить бдительность. Я не видел никакого способа оторвать ее от проклятого наследства, оставленного мамочкой. Она была хранительницей мамочкиных мнений, а в роуздейлском доме – стражем мамочкиной гробницы.

Но не все время, проведенное с мисс Фотергилл, стало для меня временем вежливо скрываемого отчаяния и потерь. Я кое-чему научился – я отточил свое искусство слушать. Не просто слушать литанию ее жалоб о тяготах возраста или описание симптомов. Она даже наконец призналась мне в своем геморрое – который я, конечно, обнаружил при первом же осмотре, заглянув меж ее ягодиц, где, подобно розовой жемчужине, сидел геморроидальный узел. Мисс Фотергилл считала, что это ужасная болезнь, но я знал, что это мелочь. Мисс Фотергилл не разбиралась в таких вещах, а я в армии повидал геморрой, подобный гроздям винограда, – причем его носители терпели месяцами, прежде чем явиться к военврачу. («Никто не знает, какой геморрой я видал, / Никто, кроме Иисуса», выражаясь словами прекрасного спиричуэлса.) Нет, от мисс Фотергилл я научился мелодиям, каденциям ее речи, лежащим глубже слов. У любой речи своя мелодия, и по ней можно многое понять. У светской болтовни это может быть легкое скерцандо ; но когда человек приходит ко мне в консультационную и говорит о больной спине, геморрое, болезненном метеоризме, необходимости часто бегать по ночам, он переключается на анданте ламентозо ; слух внимательного врача различит в этой мелодии вопль младенца или двухлетки, требующего, чтобы мама поцеловала бо-бо. Или это может быть мотив глубокой скорби – речь человека, которому в игре жизни пришли паршивые карты, который видит, что недостойные люди процветают, пока он или она утопает в болезни и несчастьях. Мелодии, мелодии.

У простых людей и мелодия речи простая, о чем бы они ни говорили. Но люди с более сложно устроенной психикой иногда впадают в ироничную мелодию; порой в разговоре с мисс Фотергилл я чувствовал, что она весьма невысокого мнения о моем уме.

– Я так понимаю, вы никогда не рассматривали возможность замужества, – сказал я однажды. Ее ответ прозвучал с кристальной четкостью и ледяным блеском:

– Никогда. Мамочка обладала глубокой мудростью на этот счет. Помню, однажды она сказала: «Дорогая, если подумываешь выйти за кого-либо замуж, задай себе вопрос: могла бы ты воспользоваться его зубной щеткой? И сразу все поймешь».

Ах, бедная мисс Фотергилл! Кристофферсон отрапортовала, что пациентка – virgo intacta [69] Нетронутая девственница (лат.) . . «Девственная плева как пергамент», – серьезно произнесла она. Испытание зубной щеткой не прошел никто.

Я непоправимо наивен. Часто не вижу того, что у меня прямо под носом. Мне стало все ясно с мисс Фотергилл, когда мне передали, что она в беседах со знакомыми осыпает меня красноречивыми похвалами. Я первый доктор в ее жизни, который постарался понять подлинную природу ее недомогания. Я – человек, чье самое присутствие уже целительно: потом она несколько часов чувствует себя значительно лучше. Я – врач, который находит время слушать. Она трубила мне славу на всех углах.

Так мисс Фотергилл нашла объект энтузиазма, хобби, занятие. Им стал доктор Джонатан Халла. Дамы смеялись до упаду и время от времени спрашивали, когда же мисс Фотергилл назовет дату счастливого дня и будет ли свадебная церемония включать в себя мессу у Святого Айдана.

Какими грубыми бывают насмешки женщин! Дамы не могли не понимать, что я не намерен обсуждать своих пациентов и тем более о них шутить. Я мог бы доить мисс Фотергилл (если это слово применимо к женщине, чьи груди подобны двум пустым кошелькам) до конца ее жизни, льстя ей, выслушивая ее блеяние и взимая с нее огромные деньги. Правильно разыграв карты, я мог бы даже надеяться на симпатичное наследство после ее смерти. (Я мог бы даже отравить ее – постепенно и незаметно – и сорвать куш всего через два или три года.) Что меня удержало – то, что я и так не нуждаюсь, или этические соображения? Как бы там ни было, мне удалось сократить посещения мисс Фотергилл до одного раза в три месяца, и я наблюдал ее постепенное превращение в страдающую, но бодрую и вздорную артритичку.

Один из неприятных моментов врачебной профессии – не всегда есть возможность выбирать пациентов; и чрезвычайно трудно избавиться от пациента, который тебе не нравится. Мне не нравилась мисс Фотергилл, хоть я и жалел ее. Мне навязал ее Сондерс Грэм, которого она считала чрезвычайно невнимательным врачом и не джентльменом. Но мне было уже не к кому ее послать. Я был судом последней инстанции. Но самое удивительное заключалось в том, что я, похоже, на самом деле сильно помог ей – помог закрепиться именно в том состоянии здоровья, к которому она стремилась, и обеспечил в ее жизни присутствие мужчины, который не представлял угрозы в сексуальном плане; она могла не бояться, что ее заставят дегустировать мою зубную щетку.

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Милейшая Барб!

В своем последнем письме ты говоришь, что я все время упоминаю некие «воскресенья», но ни разу не объяснила, что они такое. Извини. Я паршивый корреспондент. Никакой системы.

Наши «воскресенья» стали целым культурным институтом в Торонто, хотя мы для этого ничего такого особенного не делали. Хью Макуэри называет это салоном, но такое слово чересчур пышно, и при звуке его представляется, что Дражайшая возлежит на диване в позе мадам Рекамье, утомленно улыбаясь в ответ на комплименты, в то время как я веду ошеломительно интеллектуальную беседу в другом конце комнаты. Ничего подобного у нас не происходит. Мы обе трудимся как чушки, всю пятницу и субботу, готовя угощения – надо сказать, довольно обильные: сконы с вареньем и взбитыми сливками пользуются популярностью, а сэндвичи с огурцом исчезают целыми лотками. Потому что у наших гостей аппетит как у беженцев, поскольку это в основном музыканты и многие из них иностранцы. Правда, иностранцы едят удивительно много?