Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Поперек глотки у меня встает Бог Ветхого Завета, – ответил я. – И в Новом Завете Он определенно творит кое-какие странные вещи.

– Конечно, Бог Ветхого Завета встает поперек горла любому, у кого есть хоть капля христианского духа. Временами Он ужасный старик и тиран, но временами – поразительно мудрый отец. Ты просто не знаешь, как за Него схватиться.

– Я вообще не хочу за Него хвататься.

– И не надо. Он лишь один из сотни богов, хотя нам так намозолили глаза Его историей, что очень трудно увидеть что-либо вне ее. Но ты, Джон, образованный человек. Ты должен знать, что, когда Христос ходил по земле – да и даже на несколько веков раньше, – в Индии, например, и в Греции, безо всякого сомнения, уже жили люди, которым Христос и Его двенадцать рыбаков показались бы кучкой дикарей, хоть и вооруженных правильной мыслью. Скорее всего, ты – если разобрался в собственных убеждениях, а ты в этом плане лентяй – веришь во многое из того, во что верили древние греки. В Вечную Философию, короче говоря.

– Лейбниц, – отозвался я.

– Нет, не Лейбниц, дятел ты этакий! Он только дал этому имя. Что ты знаешь?

– Мало что. Мы почти не проходили Лейбница в универе.

– Джон, ты повергаешь меня в отчаяние! Ты повзрослел, прошел войну, встретился лицом к лицу со смертью, пережил несчастную любовь – короче говоря, стал мужчиной – и все еще кормишься младенческой кашкой, усвоенной в детстве? Лейбниц в универе!

– Ну а где мне было учить философию, если не в универе?

– Там, где изучали ее философы, – в экспедиции, направленной внутрь себя. Избегай философских систем. Их любят идиоты, потому что могут собраться в стаю, быстренько ударить по рукам и смотреть свысока на непросвещенное большинство. Но лучший учитель – чужая философия. Только надо сделать ее своей, иначе она не пойдет на пользу.

– А Лейбниц-то чем плох?

– Будь эта бутылка пуста, я бы швырнул ею в тебя, но, слава богу, в ней еще что-то есть. Лейбниц был хороший мужик, но страдал интеллектуальным запором – в его диете не хватало оливкового масла, то есть Платона. Хотя то, о чем я говорю, – это не только Платон. Он лишь связал воедино то, что греки знали за много веков до него – Пифагора, Гераклита и еще человек шесть, – и с тех пор люди, которые что-то соображают, духом пребывают с Платоном. А вот Дизраэли. Ты помнишь анекдот про даму, которая спросила Дизраэли, какова его религия? В смысле, настоящая религия, потому что он отнюдь не был соблюдающим евреем. А он ответил: «Моя религия та же, что и у всех умных людей». Но женщина не отставала: «А это какая?» – «Умные люди никогда не отвечают на этот вопрос», – ответил Диззи, не желая вступать с ней в долгие разговоры.

– Хью, это вовсе не Дизраэли. Эта история произошла с графом Шафтсбери на пару веков раньше.

– По-моему, с Дизраэли она звучит лучше.

– Журналистика совершенно подорвала твое уважение к истине.

– Ну, не важно, кто бы это ни был, он имел в виду платонизм. Ты же знаешь платонизм? Вы его хоть немного проходили в универе?

– Нет. Ты меня просветишь?

– Я тебе расскажу . А просветление может исходить только изнутри. Корень всего – в Божественной Реальности, которую мы находим внутри себя в широчайшем смысле этого слова, – в душе, в духе, а не просто в калькуляторе внутри головы. Наша душа во всем узнает Божественную Реальность и отражает ее. В нас есть нечто, причастное Божественной Реальности – имманентной, вечной и универсальной. За этой философией стоят примерно двадцать пять веков опыта и мышления. Она не подлаживается под системы или религии, но к ней можно прийти через них – именно этим мы с тобой занимаемся на службах у Святого Айдана. Но дело не только в Святом Айдане или в том, что проповедует отец Хоббс, хоть он и славный старик. Вечная Философия имеет прямое отношение к красоте, а в приходе Святого Айдана красоты достаточно.

– Мне нужно будет об этом хорошо и долго подумать.

– Да, но, возможно, не так уж долго. Та медицина, которой ты занимаешься и которую не хочешь определить словами, боясь, что тебе начнут перечить, – сдается мне, она уходит корнями в Вечную Философию. Так что вонзи в это зубы, Джон, и жуй, пока оно не станет частью тебя.

Так я и сделал, и со временем все стало проясняться. Платонизм, или то, что Хью называл Вечной Философией, стоял у корней моей медицинской практики. Нет, был ее корнем.

Я не намерен приводить здесь все письма, которые Пэнси Тодхантер писала своей подруге Барбаре: как при любой длительной переписке, большая часть ее посланий скучна либо не имеет отношения к моему рассказу. В этом письме показано, как выглядела со стороны моя медицинская практика, основанная на Вечной Философии.

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Дорогая Барбара!

Кажется, мы с Дражайшей влипли в странные дела, но, конечно, если случится какая-нибудь катастрофа, мы, как хозяйки этих владений, не можем оказаться замешаны. Это все доктор, наш квартирант, так уютно устроившийся в конюшне, – хотя она уже не выглядит как конюшня.

Конечно, мы знаем, что к нему каждый день приходят пациенты в большом количестве, – они идут по дорожке почти до самого дома, а там резко сворачивают налево (следуя маленькому аккуратному указателю) к конюшням, на мощенный булыжником двор, окруженный аккуратными цветочными клумбами. (Доктор не жалеет денег, чтобы его практика выглядела уютно, – в глазах некоторых людей это почти полное доказательство, что он шарлатан; ибо настоящие врачи никогда не заботятся о видимости, во всяком случае не в Торонто.) Пациенты приходят самые разные – инвалиды, не способные передвигаться без помощников, юноши и девушки с удрученным видом, люди, как раньше выражались, «в поношенной одежде и штопаных перчатках», богачи, которые приезжают в шикарных машинах и оставляют их на улице. В основном женщины, но мужчин тоже немало. [1] Я работаю в саду и невольно вижу всех посетителей, а они проходят мимо оранжереи, в которой работает Дражайшая, и некоторые заглядывают сквозь стекло внутрь и весьма неучтиво пялятся. Но до недавнего времени мы ни с кем не знакомились.

Но теперь мы знаем мисс Фотергилл. Я познакомилась с ней, когда она возвращалась из клиники через наш сад и остановилась, чтобы погладить Пьюзи, нашего англокота. Я тебе рассказывала про Пьюзи? Раз уж мы стали такими церковными мышками при храме Святого Айдана, то, заведя котенка – очаровательного черныша с белыми чулочками на трех лапках, – решили, что его следует назвать со смыслом. И конечно, вспомнили про человека, почитаемого отцом Айрдейлом, – достопочтенного Эдварда Бувери Пьюзи, одного из отцов англокатоличества. (Ньюмен – тоже очень подходящая кличка для кота, но поскольку нашего котика в весьма ранней юности лишили возможности испытывать радости секса, мы остановились на кличке «Пьюзи, англокот». Так он теперь и зовется, хотя, по-моему, о. Чарли находит это значительно менее забавным, чем мы.) [2] В общем, несколько недель назад мисс Фотергилл остановилась, чтобы погладить Пьюзи, и мы разговорились; у нее был очень замученный вид, и я предложила ей зайти выпить чашечку чая. И она поведала нам неслыханные вещи!