Сергей Королев - Черный Новый год [сборник litres]

«Сейчас я увижу Деда Мороза, и все станет на свои места» – подумал Бурцев, отгоняя горечь.

Он почти молился, чтобы за дверью оказался отец и чтобы его можно было потянуть за накладную бороду и увидеть бородатое лицо. Чтобы отец тут же полез обниматься, а потом взялся бы за телефон и принялся обзванивать друзей по своему ночному расписанию… Ну или хотя бы пусть это будет Владимир, зять, но очень похожий на отца. Бурцев согласен был на этот визуальный обман, он хотел очнуться в пустой квартире, с пересохшим ртом, с раскрасневшимися глазами, с вспотевшими ногами и болью в висках – но чтобы с улыбкой на губах и с ощущением утраченного чувства праздника.

Хотя бы на минутку, а?

Дверь в ванную была приоткрыта, и оттуда тянулся по полу яично-желтый, теплый свет. Дверь была знакомая, будто именно Бурцев ее устанавливал. Точно, ламинат, орех, наружные петли.

Он замешкался в коридоре, что-то вспоминая. Потом перевел взгляд на входную дверь и снова вспомнил, что уже был здесь, сбивал, значит, старую коробку, сверлил новые дырки в бетоне…

Звонок повторился, и Бурцев рванулся вперед в боязни растерять остатки волшебной дремы, выудил из кармана ключ, провернул, распахнул дверь и увидел на пороге не Деда Мороза, а женщину лет сорока пяти, черноволосую, худенькую, с острым раскрасневшимся носом и тонкими губами.

Это была его бывшая жена, Оксана.

Мир рухнул в глубокую беспросветную пропасть.

Все всегда заканчивалось дурно, если появлялась Оксана.

Бурцев схватил ее за плечо, ощущая под пальто что-то тонкое и хрупкое, затащил в коридор, захлопнул дверь. Прижал Оксану к стене и сбивчиво забормотал прямо в лицо.

– Зачем ты пришла? Кто тебя пригласил? Мне здесь тебя не надо… Явилась, видите ли… Как же так? А где Дед Мороз?

Оксана открывала и закрывала рот, будто рыба, и пялилась большими карими глазами на Бурцева.

– Не надо мне тут! – продолжал он, чувствуя, как гнев накатывает большими болезненными шарами. – Я не тебя ждал, поняла? Думаешь, если дети здесь, то я сдерживаться буду? Нет, моя дорогая! Не буду! Никогда не сдерживался и тут не собираюсь!

Обиднее всего, конечно, было, что не появился Дед Мороз. Бурцев снова метнулся к двери, выглянул – лестничный пролет оказался пуст. Бурцев вернулся к Оксане и втолкнул ее в комнату, не давая ни разуться, ни снять пальто.

– Вот вам ваша мама и бабушка. Звали? – мрачно произнес он.

Ощущение праздника стремительно испарялось. Голова в телевизоре, все еще застывшая с открытым ртом, теперь вызывала раздражение. Своим безмолвием она напоминала о том, что все вокруг ненастоящее, что это – фантомная боль подсознания.

Лена вскочила, с грохотом роняя стул, подбежала к Оксане, обхватила ее за плечи и повела к столу.

Дочери всегда больше любили Оксану. После развода Лена и Галя переехали жить к маме, и именно тогда мир начал сужаться в проклятые сорок квадратов одиночества. Оксана отговаривала дочерей общаться с отцом. Называла его трутнем, алкашом, эгоистом – кем только не называла – а он считал себя слишком гордым, чтобы что-то кому-то доказывать и опровергать.

Бурцев тяжело сглотнул. Горло саднило. Из носа потекли сопли. Болезнь просочилась из реального мира в дрему. Не так все должно было произойти, ох, совсем не так.

Что же это за жизнь такая, если даже во сне ничего нельзя изменить? Он чувствовал, что вот-вот придет в себя под тяжелым ватным одеялом, больной и глубоко несчастный. Где-то за окном будут грохотать фейерверки, соседи, все как один, выползут из квартир и примутся шумно поздравлять друг друга на лестничной клетке, сотовая сеть перегрузится и начнет сбоить, а вот Бурцеву никто не позвонит.

Он вышел из комнаты, остановился в коридоре, отчаянно желая оказаться в реальности, но никак не мог вынырнуть из липких объятий странного бреда. Колко и гулко застучало в висках. На тумбочке у туалета стояла плетеная корзинка, наполненная почему-то разбитыми мобильными телефонами. По ним, похоже, остервенело колотили чем-то тяжелым.

– Испорчен праздник, – бормотал Бурцев, направляясь в кухню, в объятия еще не рассеявшихся запахов жареного мяса и вареной картошки.

Хоть бы напиться, что ли. Он отодрал крышечку от бутылки с водкой, сделал из горлышка несколько больших глотков. По горлу будто пронеслись черти с раскаленными трезубцами, где-то под подбородком все болезненно сжалось, перехватило дыхание, а потом легкие расширились, и Бурцев выдохнул, вместе со слезами, с соплями, с гулкой горячей отрыжкой.

В одной руке оказался кухонный нож с налипшим на лезвие квадратиком вареной колбасы.

В другой – та самая металлическая палка. Бурцев стряхнул слезы и понял, что это не палка вовсе, а пистолет. Он вспомнил, как много лет назад увидел этот пистолет в одной из квартир, где устанавливал двери. Тогда же впервые припрятал ключ от входной двери и вернулся через несколько дней, отыскал пистолет, прихватил его, немного деньжат и ноутбук.

Точно. В реальной жизни этот пистолет лежал у Бурцева под матрасом. А здесь появился в руке – как предзнаменование, как жирный такой намек.

Волшебства не будет. Сказочная дрема превращалась в кошмар. Дед Мороз и в детстве был ненастоящим, и сейчас оказался точно таким же. Семья тоже – одни воспоминания. В реальности к нему давно никто не приезжал. Лет пять точно. От осознания этого сделалось еще горше. Бурцев вышел из кухни, увидел, что в коридоре у двери стоит Оксана, дергает за ручку, открывает… Мелькнуло в голове: он забыл запереть дверь!

Оксана повернулась, и взгляд у нее был полон страха; нечеловеческий, затравленный взгляд. Бурцев отметил, что она совсем не похожа на Оксану, в сущности, это вообще какая-то чужая женщина, совершенно ему незнакомая. Видимо, как только он перестал ждать праздника, все вокруг сделалось чужим, как это бывает в дурных снах.

А потом он бросился к ней, схватил, потащил обратно в квартиру. Затрещал рукав пальто, щеку обожгло чем-то горячим – это незнакомка оцарапала Бурцева ногтями. Тогда уж Бурцев не сдержался, швырнул женщину на пол, навалился сверху и принялся бить то ножом, то рукоятью пистолета. Лицо ее, с расплывшейся тушью, с искривленным безобразным ртом, с морщинками вокруг ярких губ, то становилось лицом Оксаны, то становилось незнакомым, то вообще преображалось в какую-то карнавальную маску вроде тех, что Бурцев видел в детстве на маме во время одной из школьных новогодних елок. Он надеялся, что сон оборвется, а женщина под ним либо исчезнет вовсе, либо превратится, наконец, хотя бы в Деда Мороза или в отца – вот уж кого хотелось задушить в юности! – но этого не происходило. Даже наоборот, незнакомка как-то очень реалистично кривила рот с размазанной по губам помадой, и из ее горла вырывался сдавленный сиплый стон, какой нарочно во сне не придумаешь.