Арсений Суворов - Поверьте один раз

— Воду брызгать будешь? — спросил Хомут без всякой иронии. Александр поднялся и побрызгал во все углы.

— Идиотизм какой-то, — пробормотал Хомут смелее. Александр посмотрел ему в глаза. Тому стало не по себе. И отчетливо произнес:

— Я верю в упырей.

Если бы он сказал в этот момент: «Я упырь». Хомут бы ему поверил.

— Давай спать, — произнес Хомут, пряча глаза. — Завтра на первом метеоре уедем отсюда.

Они легли на кровать вдвоем. Александр положил бутылочку под подушку. Потушили свет. Хомут вскоре заснул. Александру не спалось. Луна бросала слабые лучи. И резьба, неравномерно освещенная, оживала, создавая зловещую панораму.

Вдруг у калитки раздался какой-то звук. Потом послышались чьи-то торопливые шаги. Внешняя дверь тихо, словно от ветра, скрипнула. Слегка напряглась трехступенчатая лестница. Как будто кто-то решил подняться, а потом, передумав, спустился обратно. «Пришел или кажется?» Жалобно крикнула сова. Александр взял бутылочку и осторожно подошел к двери. Всем телом, всей душой он почувствовал — за дверью кто-то есть. Страх поразил тело. Он ясно видел широкие плечи, большую голову на маленькой шее. Словно тень от человека. И вдруг он почувствовал, как новая волна страха вошла в него. Тень стала поворачиваться. Два зеленых фонаря смотрели ему прямо в лицо. Четыре кинжала хищно торчали из открытого рта. Подсознание, независимо от его воли, заметило — крест, который он прибил на дверь, не прозрачен. Руки судорожно открыли бутылку и стали брызгать в него. Вода, попадая на дверь, растекалась, делая ее не прозрачной, подобно ветровому стеклу, на которое попала грязная вода из-под колеса впереди идущей машины. От напряжения, разбрызгивая воду не только на дверь, Александр опустошил бутылочку. И по инерции продолжил трясти ее уже пустую. Он заметил это и остановился. Святая вода, подобно обычной грязной жидкости, стекала, и дверь вновь начинала становиться прозрачной. По мере вырисовывания силуэта, сердце Александра почему-то все сильнее и сильнее начинало стучать в висках, а дыхание становилось все тише.

Проснувшись, и резко посмотрев на часы, Александр подумал: «Сон или на самом деле? Так можно и свихнуться». Солнце светило в окно. «А может это все мне показалось? А я дурью маюсь. Рассказать Татьяне? На смех подымет».

— Вставай, бродяга, — ткнул он в бок Олега. — Работать пора, а ты дрыхнешь как старая карга.

— Сколько времени? — проворчал, не открывая глаз, Хомут.

— Семь часов.

— Куда так рано? Первый отсюда уходит в десять двадцать.

— Помыться, побриться.

— Ты мойся, брейся, — произнес Хомут, переворачиваясь на бок. — А я еще часок посплю.

Александр закрыл глаза. Когда открыл, было уже без десяти десять.

— Вставай быстрей, — он вскочил и запрыгал над брюками, — уже десять.

Хомут резко сел на кровати.

— Ты же говорил семь?!

— Семь-семь, — передразнил Александр. — Семь было три часа назад.

Они быстро собрались и побежали на метеор. Птицы весело щебетали. Где-то яростно тарахтел дятел. «И не болит же у него голова», — подумал Александр. Прямо перед ребятами, слегка колыша траву, шмыгнул уж. Спускаться по прибрежной стене оврага, прорытого великой рекой и отшлифованного осенними дождями и весенними паводками, было немного страшновато. Круто уходящие вниз глиняные ступеньки подозрительно сыпались, ноги непроизвольно подкашивались на каждом шагу. Ощущение, не из приятных, улетучивалось с каждым шагом. На пристани, представляющей из себя грубый настил, ожидали двое. Старик в видавшем виды пиджаке, фуражке, темных брюках, с маленьким заплечным рюкзаком. И спортивного вида парень в широких, напоминающих связку из двух бананов-брюках, в черной майке с короткими рукавами, подчеркивающей внушительные мышцы, и маленькой золотой цепочкой на шее. У пристани река проявила свой своенравный характер, образовав причудливой формы залив, в котором колыхались на привязи несколько прогулочных катамаранов-велосипедов, вероятно, принадлежащих какой-нибудь из многочисленных, раскиданных, где непопадя, летних баз отдыха. В отместку за это стена карьера глубоко врезалась в реку, мешая с пристани разглядеть приближение метеора. Вся стена утеса, словно просверленная, была усеяна норами из птичьих гнезд, делая их недоступными для незваных гостей. Вынырнув из-за утеса, показался метеор. Сбросил скорость, и нос вяло упал в воду. Пришвартовался. Из метеора вышел всего один человек. Взяв пассажиров и оглушив сиреной, корабль весело вышел на фарватер.

— Слушай, Олег, — задумчиво обратился Александр. — Почему так иногда бывает: проступок незначительный, а вспоминаешь его много лет и каждый раз становится стыдно?

— У всех людей есть такие поступки, о которых хочется забыть. Но те, кто вспоминает о них с болью, — больше никогда не повторят этого, — произнес он серьезно. — А те, кто бахваляются, просто хотят показной неприступностью скрыть это или, того хуже, выместить на ком-нибудь свою же вину. Как говорится, с больной головы на здоровую.

— Помню, в детстве купили мне дожонка. Неуклюжий такой, как будто все части тела от разных собак. Уши длинные — болтаются, огромные глаза, лапы большие, но слабые. Вынесешь его на руках, на улицу, — по лестницам только вверх у него хорошо получалось, — он сразу, смешно размахивая лопастями ушей, мчится на свой газон, что у нас под окном. Трава почти с его рост и он, как уж в лесу, траву раздвигая, носится. Что-нибудь увидит, остановится: заднюю лапу подвернет, зад — на землю. Глядишь — весь на бок завалился. Тут же вскочит и давай по газону бегать, бегать у него лучше получалось. За газон не выходил, боялся, маленький еще. Возьмешь его на руки, отнесешь куда подальше, он стремглав на свой газон бежит. А на поводке упирается, уходить не хочет. Как-то летом остался я один. Жара. На пляж хочется. Одного его оставлять нельзя. Ему полтора месяца было. Оставишь — он все шторы посрывает, стулья погрызет, короче — устроит в квартире варфоломеевскую ночь, не любил, когда его одного оставляли и, надо отдать должное, действенным способом об этом сообщал. Ну не выдержал, пошел на Волгу, его с собой взял. Пришел на пляж. Одного оставить боюсь — потеряется. С собой взять не могу, неизвестно, умеет он плавать или нет? Знакомых ребят встретил, оставил им. А они взяли и стали его в воду бросать. То ли плавать учить, то ли просто, дурью маяться. Он, бедный, с головой в воду уходит. Только вынырнет, начнет к берегу выгребать, — все повторяется с начала. У него полные уши воды, в глазах чуть ли не слезы. Я его забрал, вынес на берег. Он лег и так и лежал, глядя на меня своими большими глазами, такой всегда шустрый, а тут лежит, не шевелится, и слезы из глаз будто текут. Он же маленький еще, я для него как мать, кроме меня он ни на кого положиться не может. А я, чтобы в воду раз залезть, его бросил. Короче, даже сохнуть не стал, сразу оделся и ушел. Противно так на душе было. Сколько лет прошло, а до сих пор помню. Странно, да? Вроде мелочь, а неприятно.