Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

– Ты не обязан с ней говорить, – отвечает Каська. – Я ведь все понимаю.

Я качаю головой. Кто-то выезжает из леса на велосипеде. Я притормаживаю. Это какая-то пожилая дама в болоньевой лоснящейся куртке. Я проезжаю мимо и снова поддаю газу, сбрасываю скорость только перед Зыборком.

– Ты не можешь привыкнуть к тому, что тебя кто-то понимает, – она убирает руку. Опускает стекло. Запах деревьев втекает внутрь.

– Я разговаривал с Юстиной.

Может, она права, и я просто уговариваю себя, что Каська не хочет слышать имя моей жены – а на самом деле это я не хочу его произносить.

– И что? – спрашивает она.

Я останавливаю машину на обочине. Включаю аварийки. Выхожу из авто, опираюсь на дверь. Мне бы еще одну сигарету. Может, Гжесь какие спрятал. Я открываю дверь, перегибаюсь через Каську, копаюсь в мусоре, заполняющем бардачок. Вываливаю все ей на колени, но она не реагирует. В самой глубине. Пачка. Пустая. Ну вот же сука.

– Расслабься, – говорит Каська.

Я снова опираюсь на машину, смотрю в лес. Каська сбрасывает вещи из бардачка на пол, становится рядом. Как и под домом в Колонии, тут все покрыто уже зеленью.

– Это было в первый раз. До этого она не отвечала.

Не отвечала на звонки несколько месяцев. Я звонил ей по несколько раз в день. Писал мейлы. Через какое-то время эти мейлы уже были лишены всякого смысла – я просто вписывал знак вопроса, один или несколько, в тему – и отсылал пустые сообщения. Пытался дозвониться до нее по Скайпу. На Фейсбуке она меня заблокировала и расфрендила. Я пытался дозвониться до ее матери, кузин. Звонил подругам, двум, чьи номера у меня были. Никто не отвечал. Не брал трубку и не писал.

В ту ночь на Холме Псов она даже не зашла домой. Должно быть, кому-то позвонила, кто за ней приехал. В комнате наверху остались ее вещи. Запакованные в ящики бумаги, одежда, книги, компьютер. Я не заглядывал туда, даже не входил в ту комнату, спал внизу, на диване перед телевизором.

– Она позвонила сама. С другого номера, – добавил я.

Каська ничего не ответила. Ждала, что я скажу дальше.

– Позвонила сама с другого номера и сказала, что через какое-то время пришлет мне бумаги на развод. Что просит меня решить дело без суда. Что она может отдать мне квартиру, что кредит будет уплачиваться сам, что если я ее сдам, она не хочет получать денег. Что у нее все нормально и чтобы я больше с ней не контактировал.

– Ты ведь ничего ей не сделал, – говорит Каська.

– Не знаю, сделал или нет, – я смотрю на нее.

– Но ведь ее тут нет больше двух месяцев. Вы не вместе. Вы наверняка не вместе с того момента, когда вы сюда приехали, – говорит она тихо.

Рассказывать об этом неловко, стыдно и горько – словно ешь прокисшее тесто. Это как признавать поражение. Я знаю, что Каська хочет все услышать, что для нее это добрая весть, я вижу это по ней, хотя она усиленно пытается это скрыть, сделать вид, что ей все равно. Каська, возможно, желает все услышать, но я не хочу об этом говорить.

– Она сказала, что желает обо всем забыть. Что окончательно хочет забыть обо мне и о Зыборке. Что никому не скажет, что она видела – если я дам ей, что она хочет.

– Развод без суда, – говорит Каська. – Ты не можешь дать себя шантажировать.

– Это ответственность. Я чувствую ответственность, – говорю я.

– Если бы она так глубоко верила в то, что мы поступили плохо, она давно бы уже пошла в полицию, – замечает Каська.

– Может, она все еще хочет меня уберечь, – отвечаю я.

– Да хрен там. Просто она с кем-то и не хочет проблем. Она с тем типом, с которым тебе изменила, – говорит она, всматриваясь в лес так, словно ожидая кого-то, кто должен выйти между деревьев.

– Только не говори мне того, что отец и Гжесь. Что все будет в порядке, – прошу я.

– Все будет в порядке, – отвечает она. – Потому что это не зависит от нее.

Я улыбаюсь Каське. По крайней мере, она перестала делать вид, что переживает.

Это было у нее дома. В комнате Дарьи. В той самой комнате.

Сейчас она жила там сама, старшая сестра приезжала к ней из универа раз в пару недель. Мой отец помог поместить ее мать в психиатрический госпиталь. Каська могла уехать, но все еще этого не сделала. Почти каждую ночь я приходил за ней после работы к «Андеграунду». Ждал перед входом, а потом провожал домой. Это стало определенным ритуалом, нужным, кажется, и ей, и мне, я мог выйти из дому, проветриться и прийти в себя, поговорить с кем-то еще, кроме Гжеся, Агаты и отца. Порой, на выходные, Каська заходила к нам на обед. Отец все еще хотел устроить ее в пекарню, но она все еще ему отказывала. Говорила, ей нравится делать то, что она делает. Он не давил. Словно знал, что будет так, как он задумал.

Однажды вечером она спросила, не хочу ли я подняться наверх. Я испугался. Глянул на темные окна и уже хотел молча уйти, но Каська просто схватила мою руку и втянула меня в квартиру.

Все было тут неизменным. Все. Те же самые панели. Мебель. Тот же запах старой одежды и универсального мыла для мытья полов. Те самые паласы. В комнате Дарьи висели те же самые плакаты на стенах: «Империя наносит ответный удар», «Корн» – выгоревшие, словно бы отстиранные в машинке. Сменился только телевизор в спальне, с кинескопного на плоский. И стало меньше предметов. Если бы я сосредоточился сильнее, сумел бы даже сказать, чего тут не хватало. Я чувствовал, что даже от этого они – она и ее мать – не избавлялись постепенно, что они наверняка выбросили эти вещи резко и массово, в едином порыве, выставив перед домом, а может, даже швырнув с балкона.

Я наклонялся ко всему. Касался всего пальцами. Все эти поверхности, дэвэпэ, фанера, дерево, побелка легонько били в пальцы током; словно показывали мне, что их радует мое присутствие.

Я делал все это, не глядя на Каську. Развернулся к ней, только когда услышал шум падающей на пол одежды. Она была худощавей Дарьи, немного фигуристей, но поразительно похожей. Слишком похожей. Молчала, словно понимая это, зная, что у нее и голос похожий. Просто разделась, а я спросил, что мне теперь делать. Тогда она ответила, что в моем возрасте я наверняка знаю, что делать.

И прежде чем я успел сказать что-то еще, она сказала, что я должен думать только о ней. Потому я попытался. И когда попытался, то почувствовал, что то, что мы сейчас сделаем, я и эта девушка, куда моложе меня, все еще ужасно бесчестно.

Но я, пожалуй, был слишком одиноким, чтобы быть честным.

Это продолжалось дольше, чем я предполагал. Настолько долго, что под конец я не думал ни о чем, мне казалось, что это могло происходить где угодно – и кем угодно могла быть она.

Но когда мы закончили и я снова вернулся мыслями на землю, то почувствовал, что все это – вся квартира, мебель, полки, панели, карниз над окном и отвратительная, позолоченная люстра – вот-вот обрушится мне на голову. Она сказала, чтобы я остался на ночь, и я остался. Я ведь никогда тут не спал. Я слишком устал, чтобы вставать, да и мне было нечего терять.