Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

Он открывает дверь. Внутри царит полумрак, чувствуется запах пыли, пива, мочи, резины, лизола. Годами непроветриваемое, некрашеное помещение. Снизу, сквозь пол, глухими басами пробивается музыка с дискотеки. «Это тайное сердце Зыборка, – думаю я. – Это его камера. Тут есть нечто, что можно было бы увидеть, обдери мы город от кожи. Сними мы с него побелку-„барашек“, сайдинг, асбест, грунтовку».

Мы проходим сквозь коридор в помещение справа. Первое, что видно, – это стоящий в углу столик для тенниса, рядом неясное бурое пятно на полу. На стене вырезанный из старой порнухи плакат с бабой с химической завивкой, расставляющей ноги. Только после я вижу столик, заставленный бутылками водки, сока, пепельницами, вижу зеркало, на котором насыпаны белые дорожки.

Вокруг столика сидят пятеро. Туди, рядом с ним его клон – чуть помладше и загорелый, тот, что тянул Гжеся наверх, а еще парень, которого я где-то видел, худой, с постоянно дергающейся ногой. Гжесь, тяжело дыша, сидит на диване, с рассеченной губой и подбитым глазом, чего не было раньше. С рассеченной губы стекает кровавый ручеек.

Между ними, на стуле, сидит тот самый сияющий, серебристый мужик, забросив ногу за ногу. У него темные очки, сквозь гладко зачесанные назад волосы посверкивает лысина. Он потерял свой блеск, но его фигура все еще обладает резкими контурами, кажется, словно кто-то парой лишенных точности движений вырезал его из газеты, а потом приложил к этому месту так же, как ту раскорячившуюся бабу на плакате. Его ботинки тоже обращают на себя внимание, они ухожены до лоска.

Он совершенно не замечает, что я вхожу.

– Я не стану это пить, – говорит он, тыча в запотевшую бутылку водки на столе.

– В таком случае, что вы выпьете, господин Кальт? – громко спрашивает Чокнутый.

– Я не стану это пить, – повторяет Кальт, голос скрежещущий и низкий, напоминает звук, издаваемый самцом лягушки. Закуривает тонкую сигарету. Берет руку парня, того, который кажется мне знакомым, который постукивает ногой в пол. Осматривает его ладонь, словно гадает по линии жизни. Не находит там ничего интересного. Потом пытается поймать руку моего брата. Тот вырывается, прижимает руку к телу.

– Гжесь, – говорит Чокнутый, тыча в него пальцем. – Гжесь, сука, будь вежливым.

– Чего он хочет? – спрашивает мой брат.

– Что тут происходит? – спрашиваю я.

– Это его брат, – говорит серебристому Чокнутый, указывая на меня пальцем.

Только теперь я понимаю, что все окна в комнате замурованы. Что этого не видно снаружи, потому что все прикрывает рекламирующий скидки в гипермаркете билборд.

– Знаю, – говорит Кальт, а Чокнутый тянет руку Гжеся к себе, сильно нажимает на его предплечье, и ладонь Гжеся, словно на предплечье есть какая-то кнопка, раскрывается.

– Держи так, – говорит Кальт и начинает стряхивать пепел в открытую ладонь моего брата.

– Ну не знаю, я холодную водочку пью, – говорит Туди, потягиваясь. – Ну не знаю, вы все какие-то заковырки пьете.

Чокнутый заходит со спины к парню с трясущейся ногой. Слегка бьет его по затылку, парень подпрыгивает.

– Иди возьми в баре вискарь, – говорит.

– Какой? – спрашивает парень.

– Какой есть, – отвечает Чокнутый.

Парень с трясущейся ногой выскакивает из комнаты. Лампочка моргает, в коротких судорогах приходят мгновения темноты. Мой брат глядит на меня, на его ладони все больше пепла.

– Он же дал деньги, – говорит Чокнутый.

– Я их обоих знаю, – отвечает Кальт.

– Вы все получили, я ухожу, – говорит Гжесь. – Ухожу, зачем мне тут сидеть?

– Тебе не нравится мое общество? – спрашивает Кальт.

– Гжесь, я тебя прошу, – говорит Чокнутый.

– Нет, – говорит мой брат.

– Мне твое тоже не нравится, – говорит Кальт.

– Отчего же? – спрашивает Гжесь.

– Потому что ты меанес [68] Насильник ( блатн .). . Меанесы – худшие сучары.

Кальт гасит сигарету в его раскрытой ладони. Мой брат издает рваный короткий вскрик, непроизвольно встает, размахивается, словно собираясь ударить Кальта по лицу, но к нему мигом подскакивает Чокнутый, хватает сзади на руки, прижимает к себе.

Я вижу, как Кальт ржет. Ему по-настоящему, до самых глубин сердца, весело.

– Эй, хватит, сука, – говорю я. – Гжесь, идем.

Гжесь расслабляется. Тяжело дышит. Потом вынимает из подставки кусок льда и сжимает тот в обожженной ладони.

– Не представишься? – спрашивает Кальт. Встает. Он высокий. Подходит ко мне.

– Ты ведь вроде бы знаешь, кто я.

– Ну и что? Вот если ты впервые войдешь к отцу своей девушки, то что, тоже не представишься, потому что он якобы знает, кто ты? – Кальт подходит близко, настолько близко, что последними своими словами дышит мне в лицо. У него воняет изо рта так, словно все зубы сгнили.

– Но ты – не он, – отвечаю я.

Дерганый парень вбегает назад в комнату. В руке держит бутылку виски, громко опускает ее на стол. Кальт не обращает на это внимания, смотрит теперь на меня, подбоченившись. Осматривается. Словно что-то ищет или задумывается над сменой декораций пространства.

– Он дал вам деньги? – спрашиваю я их, тыкая пальцем в Гжеся. У меня потеют ладони. Сухо во рту. Вижу, кто они, кем стали, что с тем же успехом могут сейчас сказать, что ничего не получили, уходя с моими деньгами в кармане.

– Похоже, ты полагаешь, что я веду свои дела бесчестно, – отвечает через минутку Кальт. Возвращается за столик, берет последний чистый стакан, наливает себе виски.

– Я ничего не полагаю.

Чокнутый садится рядом с Гжесем, у него тоже подпрыгивает нога, он напряжен так, словно вот-вот у него что-то порвется: жила, сердце, голова. Он вынимает из пачки сигарету. Закуривает, жадно затягивается, почти не выпуская дым.

– Он дал столько, чтобы покрыть нанесенный ущерб. Это плохо – то, что он сделал, знаешь ли. Плохо, если кто-то приходит на чужое и начинает уничтожать, – отвечает Кальт. Только теперь за скрипом его голоса я слышу еще и акцент, какой-то вывих языка, его искусственность.

– Вам вообще повезло, что вы тут сидите и разговариваете с нами как ровня, потому что вам бы сперва голову отбить, – говорит Чокнутый. – А сидите вы тут только потому, что ваш отец – это характерный человек.

Гжесь все еще держится за обожженную руку. Кальт усмехается. Кивает.

– Скажи мне, – поворачивается в сторону Гжеся. – Скажи, стоило ли вообще пороть эту чушь? Стоило ли вообще кидать деньги в пасть зверю?

Гжесь молчит. Хочет что-то сказать, но не может – или не хочет, челюсть у него ходит так, словно он пытается раскусить что-то. Туди вынимает пистолет, кладет на стол. Когда я вижу оружие, температура моего тела мгновенно опускается градусов на пять.

– Это твой клуб? Или Чокнутого? – спрашиваю я Кальта.