Дин Кунц - Мистериум [litres]

Меган повернулась спиной к сыну. Она смотрела на подпертую дверь. Ей хотелось убить Шекета за то, что он напугал ее мальчика, посмел к нему прикоснуться. Даже если в этом мерзавце вдруг пробудится совесть, даже если он бросит пистолет и будет умолять о прощении, она все равно его застрелит. Она всадит в него все оставшиеся пули и сделает это с большим наслаждением.

Шекет уже должен был подняться наверх. Конечно, завывания ветра и все сопутствующие скрипы, трески и уханья заглушали шаги. Вдобавок к этому неумолчная сирена и собственное бешено бьющееся сердце. Однако Меган не слышала ни выстрелов, ни ударов по двери.

Где же он? Ей вспомнилось, как Шекет выпрыгнул из окна ванной и приземлился на четвереньки, его пылающие глаза на бледном лице. Воображение нарисовало ей, как он с проворством паука взбирается по стене дома, открывает снаружи оконную створку и оказывается в ванной, у нее за спиной.

Меган знала: вооруженные полицейские уже выехали на вызов. Они едут и скоро будут здесь. Скоро – значит через несколько минут. Но сейчас несколько минут могли растянуться на целую вечность.

И вдруг Шекет рванул дверную ручку, затем двумя выстрелами снес замок. Он попытался распахнуть дверь, но комод был тяжелым. Шекет приналег. Дверь приоткрылась на дюйм, затем на два.

Меган стояла не напротив щели. Она не видела Шекета, но дважды выстрелила по дверному косяку, после чего он перестал давить на дверь.

У нее осталось пять патронов.

А у него? Шесть? Или восемь?

Шекет снова приналег, сдвинув опрокинутый комод еще на пару дюймов. Если дойдет до перестрелки, возможно, он и здесь превзойдет Меган. Звериное чутье, звериная быстрота реакции. Дверь комнаты Вуди была крепкой, толщиной в два дюйма. Пытаться застрелить Шекета через дверь – напрасная трата патронов.

Дверь сдвинулась еще на пару дюймов и еще. Вскоре он окажется здесь. Судя по его неуемной ярости, Шекет ворвется в комнату, пригнув голову, и сразу начнет стрелять. По его расчетам, Меган будет находиться там, где он и ожидал: охраняя дверь ванной и перепуганного, неподвижно лежащего сына.

Меган попятилась назад. Косяк не ахти какое прикрытие, но лучше, чем ничего. Держа пистолет обеими руками, она целилась в щель, становившуюся все шире, готовая выстрелить сразу же, как только этот подонок появится в комнате.

Сквозь какофонию ветра и завывания сигнализации Меган услышала звуки полицейской сирены. Помощь подоспела раньше, чем она ожидала. Сирена звучала все громче.

– Они едут! – крикнула Шекету Меган. – Слышишь, мерзавец? Они едут, и тебе конец!

Шекет тоже их услышал. Он перестал давить на дверь. Передышка или ему стало не до этого?

Меган была наготове. В горле стоял горький комок. Ее сердце отчаянно колотилось, заставляя пульсировать и пространство комнаты.

Шекет охвачен яростью. Преображение делает его настолько сильным, что он без труда перебьет их всех: двоих копов, едущих сюда, суку и ее детеныша. Он направляется прямо к парадной лестнице, но звериная сметливость гасит его ярость до уровня гнева, а гнев – до уровня обычной злости. Шекет разворачивается и бежит к черной лестнице, по которой и спускается, перепрыгивая через несколько ступенек.

На вызов могут приехать не двое, а больше копов. Даже если их только двое, они вооружены пистолетами и гладкостволками. Они могут вызвать подкрепление. Пусть он превосходит любого из них, тигру в одиночку не справиться со стаей волков.

Он вбегает в кухню, распахивает заднюю дверь и выскакивает на крыльцо. Буря и ночь раскрывают ему свои объятия. Он сбегает с крыльца во двор.

Копы устроят облаву. Вряд ли он сумеет добраться до своего «додж-демона» и смыться отсюда раньше, чем полиция начнет останавливать машины. Значит, нужно действовать окольными способами.

Во дворе нет ни оленей, ни маленького дебила, кормящего их яблоками. Предметы не испускают лунный свет, как на картине Меган. Луны вообще нет. Только неистовый ветер, несущий первое холодное дыхание осени. И лес вокруг – цитадель, откуда приходит ночь и куда она уйдет на рассвете. Он бежит вглубь двора, к лесу, и поворачивает на запад.

Через какое-то время копы станут прочесывать лес, выискивая его следы. Они притащат с собой яркие тактические фонари, высвечивая каждый уголок. Но им не тягаться с Шекетом. Его преображение продолжается, обостряя ночное зрение и обоняние, оттачивая интуитивное понимание дикой природы, недоступное никому из людей. Он легко пробежит там, где копы будут спотыкаться; в отличие от них он не станет топтаться на месте. Он быстро оторвется от них, запутает следы, и стражи порядка вернутся обратно с пустыми руками.

Среди деревьев он по виду и запаху быстро находит тропы, которые поколения оленей пробивали через подлесок. Его ведет запах шерстинок, мускуса, запах мочи и фекалий. Тропа, по которой он бежит, петляет среди сосен, кедров, елей и конских каштанов. Вскоре Шекет оказывается на каменистой полянке. Камни здесь совсем гладкие. Природные стихии шлифовали их не одну тысячу лет. За полянкой тропа продолжается и через какое-то время спускается к ручью. Прохладный ночной воздух пахнет осокой, мхами и диким луком.

Путь, который прежде измотал бы Шекета, ничуть не сказывается на его состоянии. Его мышцы легко растягиваются, суставы легко сгибаются. Он мчится по лесу с легкостью и проворством, о котором даже в юности мог только мечтать. Он никого не боится, ему не страшны ни медведь, ни горный лев. Его шаги вызывают страх у обитателей леса. Мелкое зверье замирает, сознавая, что может оказаться его добычей.

Внизу ветер не так неистовствует, как на высоте. С верхних ветвей вниз летят хвойные иглы, шишки, птичьи гнезда – первобытный эквивалент конфетти в честь его преображения.

Казалось бы, ощущение господства, законной власти над всем, что его окружает, должно было притушить злость, пылавшую в нем весь вчерашний день и перешедшую в новый. Но вместо этого чем дальше уходит он от унижения, испытанного в доме Букменов, чем плотнее обступают его могучие сосны и кедры, тем сильнее ночная тьма проникает в его кровь. Злость снова переходит в гнев, а гнев – в ярость. Ему некуда спешить. Он больше не боится погони. Надобность убегать отпала. Он крадется по ночному лесу в надежде повторить испытанное ощущение. Он никогда не переживал ничего более захватывающего. Он принюхивается, извлекая из воздуха кучу сведений; он облизывает темноту, вспоминая тот особый вкус, который заставляет его скрежетать зубами и жалеть, что они недостаточно острые.

Собаки, входившие в Мистериум, спали меньше обычных собак. Они спали даже меньше обычных людей.