Эд Курц - И создал из ребра я новый мир

— Бога ради, я сделал то, что сделал, думая, что из этого ничего не выйдет, вот и все! — с жаром запротестовал преподобный. — Я только потому взялся за эту книгу и проклятый знак, чтобы оправдать свое неверие!

— И ты оправдал, так?

Шеннон закрыл глаза. Из-под опущенных век показались первые слезы.

— Да… выходит, так.

— А теперь ты хочешь отменить мой призыв, потому что, дескать, не верил в то, что он сработает. Знаешь, что сказал Арнольд Так через несколько минут после того, как до смерти забил свою жену?

— О нет, нет, — простонал Шеннон.

— Он взял гаечный ключ из своей лавки — тот, что стоит двадцать пять центов, — и бил ее по голове, пока лица стало не узнать, а потом сказал: «Мне очень жаль, Хелен, так жаль — я совсем не это имел в виду». Как думаешь, для бедной Хелен его оправдания чего-нибудь стоили? — Зазывала Дэвис расплылся в зубастой ухмылке и рассмеялся низким и скрипучим смехом. Джим Шеннон в ответ заплакал теперь в открытую. Не впервой ему было думать о сведении счетов с жизнью; он знал тысячу разных способов, но слишком устал даже для таких порывов души. Может, хорошенько выспавшись, я смогу это сделать , думал он, давясь рыданиями и ощущая, как дрожат плечи; мне просто нужен хороший долгий отдых . Потом ни сокрушительная реальность жизни, ни зловещая сила смерти, ни что-либо за их пределами не сможет претендовать на него, и не будет никого, перед кем придется держать ответ, как он всегда втайне надеялся.

— Жизнь — забавная штука, — сказал он, когда его голос нашел силы прорваться через всхлипы. Казалось, еще пару приступов плача — и голова просто скатится с плеч. — А вы как думаете, мистер Дэвис?

— Я думаю, вам это все снится, — заверил его антрепренер. — Почему бы вам не лечь в постель и не попытаться поймать другой сон?

— О да, — согласился Шеннон, проводя рукой по мокрому лицу. — Пожалуй, так я и поступлю.

Он встал нетвердо и, спотыкаясь, побрел через кухню в холл.

— Пришло время заправить в проектор последнюю пленку, — сказал Дэвис. — И что-то мне подсказывает, кино нас ждет отменное.

Раскрашенная в кричащие ярмарочные цвета цирковая повозка вполне могла сойти за произведение искусства: со всех сторон ее украшали замысловатые резные узоры, панели кривых зеркал и золотые виньетки. На барельефе Самсон исчезал в пасти льва, а Голиаф могучей рукой сокрушал ребра юного Давида. Библейские легенды, как подметил Джоджо, неведомый скульптор подал в ином ключе: герои погибали. Золотом поблескивал барельеф лица — лица Зазывалы Дэвиса, отлитого в дотошно-реалистичном ключе, со всеми оспинами и рытвинами, недоброй миной, дарившей издевку всякому, кто подходил достаточно близко, чтобы его увидеть.

Пара клоунов с трупными лицами скакали в мокрой от росы траве между Джоджо и фургоном, по-обезьяньи загребая воздух. Арнольд Так выступил вперед, ни с того ни с сего залепив себе звонкую пощечину и топнув с такой силой, будто хотел расколоть земной шар.

В руке у него был гаечный ключ — с головки капала кровь.

— Ты не получишь ее, мерзкий сукин сын! — завопил Так. — Она тебе не нужна! Ради нее я жену убил, а ты что вообще сделал?

— Наверное, тоже свою пригрохнул, — просто ответил Джоджо, и Так на мгновение остолбенел. — Прочь с дороги.

Словно находясь под действием заклинания — а Джоджо предполагал, что так оно и есть, — скобянщик отступил назад и в сторону. Остальные последовали его примеру — все, кроме пары клоунов, продолжавших плясать и прыгать в утренней мгле, ни на кого не обращая внимания. Проходя мимо них к фургону, Джоджо решил, что их лица не накрашены — они сами по себе мертвецки-белые; белесость кожи оттеняла гнойный цвет глаз. Один из шутов подмигнул ему и пропищал тонким детским голоском:

— Наслаждайся шоу!

Джоджо ухватился за щербатый край раздвижной двери в фургон и с силой дернул ее на себя. Жгучий порыв холодного воздуха вырвался наружу, неся отчетливый запах грязных животных, горелого попкорна и дерьма. За дверью царила тьма, хоть глаз выколи; звон дисгармоничной музыки отдавался эхом глубоко в фургоне, который, видимо, внутри был куда больше, чем казался снаружи, иначе объяснить силу отзвука не получалось.

— Знаете, вы не должны идти со мной, — заметил Джоджо. — Я вас отпускаю, ребята. Разворачивайтесь — и по домам.

— Показывай дорогу, босс, — четко произнес Чарльз.

Теодора нежно похлопала Джоджо по спине. Он вдохнул холодный, дурно пахнущий воздух и шагнул в ожидающую темноту.

Дверь, прокатившись с грохотом по пазам, захлопнулась за их спинами, и участники импровизированного отряда на какое-то время потеряли друг друга из виду. Теодора, почувствовав чью-то руку у локтя, отпрянула и, ударившись о нежданную в том месте стену, упала на пол.

— Что это? — спросил чей-то голос. Ей показалось, что — Чарльза, но уверенности не было. Вопрос эхом прокатился по какому-то замкнутому пространству огромных объемов.

— Что же это такое? — вновь послышался голос. Все-таки это был Чарльз.

— Я тут! Я споткнулась! — подала голос Теодора. — Что это за место? Мы что, все еще внутри фургона?

— Не может быть, — произнес Джоджо, стоя в нескольких шагах от нее. Он прошел куда-то в сторону, а затем раздался глухой стук. Теодора слушала, затаив дыхание.

— Тут сиденья, — произнес он ошеломленно. — Господи, да мы в кинотеатре!

Где-то над их головами зашуршал и затрещал проектор. Загорелось квадратное окно ослепительно-белого цвета. Выступив из мрака, экран в дальнем конце зала ожил. Кругом затрещали динамики.

— Гляньте-ка! — воскликнул Чарльз.

На экране появился знакомый интерьер — то мог быть абсолютно любой из номеров отеля «Литчфилд-Вэлли». Хотя изображение было полноцветным, интерьер казался жутко блеклым и безжизненным. На краю кровати сидели двое — мужчина без рубашки и девица в одном лифчике.

— Это что, порнушка какая-то? — спросила Теодора.

Джоджо недоверчиво уставился на нее, повернувшись.

— Откуда ты знаешь, что такое «порнушка»?

— Да слышала где-то, — беспечно ответила она.

Он снова сосредоточился на экране — на человеке, которого видел живым всего один раз, и на розовощекой маленькой блондинке, которая, вероятно, всю оставшуюся жизнь проведет в страхе. Он знал, что будет дальше, поэтому сказал:

— Не смотрите.

Но было слишком поздно. Мужчина выгнул спину дугой, на его шее и лбу вздулись темные шнуры вен. Он издал предсмертный вопль и скрутился в позу эмбриона на кровати. Красные швы образовались на его плечах и вокруг горла; вот они разошлись — и темная кровь забила во все стороны. В считаные секунды, что показались им долгими мучительными минутами, Питер Чаппел был расчленен и обезглавлен; кровь залила пол, стены и бедную визжащую голую девицу.