Алма Катсу - Голод [litres]

Конечно, поведать обо всем этом Тамсен Элита попробовала. Мачеха верила во множество странных, потусторонних вещей. Элита сама видела, как тщательно Тамсен плетет обереги из стебельков розмарина, как мажет за ушами дочерей смесью борца с лавандой, чтоб демоны их не тронули…

Однако, услышав имя Хэллорана, Тамсен окаменела лицом и схватила Элиту за плечи.

– Об этом – ни единой живой душе, – сказала она. – И я чтоб таких разговоров больше не слышала. Поклянись.

Конечно, Элита послушалась, так как очень перепугалась: Тамсен стиснула ее плечи до синяков. Сама Тамсен была испугана тоже – и происшествием с Хэллораном, в лесу, и тем, что о ней говорили теперь в обозе. До смерти Хэллорана Тамсен и даже Элиту повсюду сопровождало шипение да перешептывание, а теперь перешептывания, совсем как голоса в голове, переросли в настоящий гомон. Говорили, будто Тамсен опоила беднягу колдовскими снадобьями, превратила в демона, сделала любовником, свела с ума. Будто убила его, чтобы напиться крови, выцеженной из мертвого тела.

Теперь никто из спутников с Тамсен не разговаривал. Тяжесть всеобщей неприязни чувствовала даже Элита. Завидев ее приближение, люди бочком-бочком расходились в стороны. Никто из девушек, кроме Мэри Грейвс, не ходил стирать, пока Тамсен на берегу, а если вместо нее стирать шла Элита, ей приходилось выслушивать уйму насмешек и ругани.

Какое бы несчастье ни постигло обоз, во всем винили Тамсен. Да, Тамсен прекрасно удавалось делать вид, будто ее это вовсе не задевает, но по ночам Элита нет-нет да слышала ее плач.

Самой ей притворство никак не давалось. Казалось, Элита вот-вот сгорит от стыда. Однако голоса по-прежнему толпились, гудели в голове, нашептывали ужасные вещи, оставляя внутри глубочайший туннель одиночества, как будто слова их – острые, вполне осязаемые – опустошают душу. Как же хотелось ей мира, покоя, тишины…

Но голос Хэллорана – негромкий, размеренный гул, увлекающий в царство ужаса пополам со стыдом – не умолкал ни на миг. Хэллоран во всех подробностях толковал о том, чего ей совсем не хотелось бы слышать. Рассказывал о голоде, гнездящемся не в желудке, а в самой крови, всепоглощающем, отравляющем тело, словно нечистая рана. Рассказывал о сладком запахе человеческой кожи, о ни с чем другим не сравнимой сытности человеческой крови, о влечении к крови, овладевшем всем его существом. Он утверждал, будто стыдится этого, однако о теле Тамсен поминал с вожделением, а в самом мрачном, злом настроении нашептывал Элите такие извращенные гадости, что вовек не забудешь.

– Интересно, какова ты на вкус?

– Интересно, каково будет тобой угоститься?

– Начну с чего-нибудь маленького – с мизинца ноги, или с мягкого, нежного ушка…

Элите все чаще и чаще хотелось зайти подальше в реку и утонуть. Холодное, темное безмолвие речных волн, смыкающихся над головой, начало сниться ей по ночам.

Вскоре она так и сделала.

Тамсен отправила ее к реке со стиркой, пока родные распрягали волов и разбивали лагерь, устраиваясь на ночлег. Топиться в тот самый вечер Элита вовсе не думала, но, остановившись в тени высокого берега, глядя, как на воде играют отблески заходящего солнца, стараясь не замечать назойливого гула призрачных голосов в голове, вдруг поняла: выход только один, и этот выход – вот, прямо перед ней. Река манила, будто кровать, застланная свежим бельем. Звала к себе, будто дом родной.

Тут Элита на минутку задумалась, не оставить ли на берегу башмачки: обувь – вещь дорогая, какой смысл губить их, когда еще сестренкам вполне пригодятся… но нет. Нет. Вдруг, задержавшись, она передумает? Сойдя с камней, Элита ступила в нежно журчащую воду. Вода оказалась холоднее, чем она думала, но Элита, не останавливаясь, двинулась дальше, и вскоре вошла в реку по пояс. А, кстати, не набить ли карманы камнями? Однако юбки и без того отяжелели настолько, что трудно было идти. Течение тянуло вбок. Чуть дальше, впереди, белели буруны: там река обретала полную силу. Если повезет, на стрежне ее собьет с ног и понесет вниз.

Тогда выйдет так, будто ее вины тут нет. Будто тонет она не по собственной воле. Жизнь и смерть ее окажется в руках Господа, и она не утратит надежды на его милость. Об одном только Бога попросит: пусть все закончится поскорей.

Вода достигла груди. Элита невольно ахнула. Держаться на ногах становилось все тяжелее: течение трепало юбки, увлекало за собой. Вдруг голоса в голове стихли, сменившись приливом страха. Перед глазами мелькнуло лицо младшей сестренки и лицо Томаса, однако сожалеть о сделанном было поздно: слишком здесь глубоко. В намокших юбках, в корсете, сдавившем грудь так, что духа не перевести, обратно на берег не выбраться. Решившись позвать на помощь, Элита повернулась к берегу, но поскользнулась на камне, споткнулась, и студеная, точно лед, вода хлынула в ноздри, в рот, ослепила.

Как она ни брыкалась, выпутаться из юбок не удалось. Вдобавок, Элита уже не понимала, в какой стороне поверхность. Течение несло, швыряло ее из стороны в сторону, не позволяя вдохнуть. Все вышло вовсе не так, как ей представлялось, – ничуть не похоже на мирный, покойный сон. Легкие заныли, требуя воздуха, но вместо воздуха в раскрытый рот, в горло, хлынула речная вода. Жаждущее жизни тело взорвалось нестерпимой болью.

И тут голоса зазвучали вновь, загомонили яростней, злее прежнего, пока Элите не сделалось ясно: это они, они тянут ее за ноги, вертят ей как хотят, волокут в глубину, под пенные буруны.

Здесь, под водой, с ней не осталось никого – никого, кроме них, голосов.

– Ну вот, девочка, ты и моя…

Этот голос ей был незнаком.

– Ко мне, Элита, ко мне, – едва ли не со слезами взмолился Хэллоран. – Нежная, сладенькая Элита…

Вдруг чьи-то руки схватили ее, потащили наверх. Вынырнув из воды, хватая ртом воздух, Элита увидела перед собой Томаса. Течение отнесло Элиту ярдов на сто, а Томас, вскарабкавшийся на упавшее дерево, перехватил ее и, кряхтя от натуги, втянул к себе. В глазах помутнело от слез, из горла хлынула вода с привкусом рвоты.

Пока оба осторожно, дюйм за дюймом, не перебрались на берег, пока дрожь и кашель не унялись, Томас не сказал ей ни слова, не прикоснулся к ней, не смотрел в ее сторону, когда она плакала. Но вот Элита наконец успокоилась, принялась искать носовой платок, и Томас подал ей тряпку – мокрый, но чистый лоскут от нижней рубашки.

– Зачем? – коротко спросил он.

Элита совсем выбилась из сил. Ноги подкашивались, в горле першило. Казалось, укутанная курткой Томаса, она уснет у него на руках… однако иного ответа, кроме правдивого, ей в голову не пришло.

– Я слышу голоса мертвых, – сказала она. – Они говорят со мной… ужас, что говорят. Мне так захотелось покоя…