Алма Катсу - Голод [litres]

Потрясенной собственной смелостью, ей захотелось прикрыть рот ладонью, чтоб заглушить удивленный смех. Однако в этом Стэнтон ее опередил – рассмеялся первым, и его смех зазвенел вольно, маняще, словно вода в каменистом русле ручья. В его смех хотелось войти, нырнуть, поплескаться, напиться им, отмыться в нем дочиста.

– Ну что ж, этому я искренне рад, – сказал он. – Теперь и на душе гораздо легче.

Знал бы он, насколько легче на душе сделалось самой Мэри! Казалось, у нее вот-вот закружится голова. Нахлынувшие чувства поразили ее до глубины души. Как метко, как явственно сама судьба подсказывала, что человек этот, Чарльз Стэнтон, незаметно для самой Мэри занявший все ее мысли, – тот самый, предназначенный именно для нее! Для нее и только для нее. В этот миг ей окончательно, бесповоротно, как будто вся ее жизнь с самого начала как раз к тому и шла, сделалось ясно: она, Мэри Грейвс – серьезная, невероятно практичная, многотерпеливая Мэри Грейвс – безоглядно, глупо, блаженно влюблена в Чарльза Стэнтона.

Что ж, раз она так уверена в этом, скрывать правды нельзя. Нужно рассказать ему обо всем. Рассказать поскорей. Поскорей… но еще не сейчас. Чуть позже. В конце концов, познакомившись, они провели в разлуке почти столько же времени, сколько рядом, а значит, лучше бы подождать, пока второе не превзойдет первое, и уж затем дать волю чувствам. Пожалуй, так оно будет вернее всего… а Мэри более чем когда-либо хотелось бы не ошибиться.

Оба неспешно шли вдоль ручья. Предвечернее солнце уютно покоилось на их плечах, и Мэри начала рассказ о том, что произошло, пока Стэнтон был в отъезде, – о гибели Снайдера и об изгнании Рида. Последнее оказалось для Стэнтона жестоким ударом: Риду он доверял и признался Мэри, что изрядно встревожен: подумать только, как быстро партия обратилась против него!

Рассказала Мэри и об остальном. Старый бельгиец, Хардкоп, захворал и, всеми покинутый, отстал от обоза, а Якоб Вольфингер отправился назад, за ним, да так и не вернулся. После этого над лагерем каждую ночь слышался негромкий плач Дорис Вольфингер, будто бы осознававшей, что муж не вернется, лишь постепенно.

– Не знаю, что обо всем случившемся с нами и думать, – откровенно призналась Мэри. Казалось, пережитое вновь навалилось на плечи всей тяжестью. – Не знаю даже, кто человек порядочный, а кто нет. Дома, в Спрингфилде, все было так просто… но ведь ни один из этих добрых людей палец о палец не ударил, чтоб помочь бедному мистеру Хардкопу, когда Льюис Кезеберг вышвырнул его из фургона, или вернуться за сгинувшим без вести мистером Вольфингером. Похоже, каждый заботится только о себе. Все говорят, будто Тамсен лжет, сочиняет насчет загадочных людей, напавших на нее в котловине. Даже те, кто когда-то ей верил, теперь ее презирают, но я же видела, как она выглядела после того пожара. Не понимаю, зачем бы ей такое выдумывать.

Стэнтон задумчиво покачал головой.

– Конечно, внимание Тамсен любит, но не такого неблагоприятного сорта. Вы правы, Мэри, все это крайне странно.

– И мистер Рид, – продолжила Мэри, не желая затягивать разговор о Тамсен и ее жутких историях. – Не таков он, по-моему, чтоб хладнокровно убить человека…

– И в этом вы тоже правы. Насколько я его знаю, на него это совсем не похоже, – жестко, сдержанно согласился Стэнтон.

– Сплошные загадки, сплошные нелепости, – вздохнула Мэри, устремив взгляд в марево над горизонтом. – Поэтому я, мистер Стэнтон, и радуюсь вашему возвращению. То есть и поэтому тоже, – зарумянившись, уточнила она. – С вами всегда все понятно. Мне… мне с вами рядом спокойнее.

Услышав это, Стэнтон сделался отчужденнее. Казалось, их вновь разделила крохотная, едва ощутимая пустота. Стэнтон шагнул ближе к ручью, чтоб не коснуться локтем локтя Мэри, и на нее дохнуло прохладой, не имевшей ничего общего с переменой погоды.

– Не понимаю, Мэри, отчего вы снова и снова оказываете мне доверие. Мне оно, разумеется, приятно, но вы должны знать: я этого не заслуживаю.

Остановившись, он умолк, устремил взгляд в быстрый ручей.

– Что бы вы ни сделали, что бы ни случилось с вами в прошлом… не может оно быть настолько скверным, как вам кажется, – сказала Мэри, легонько коснувшись его плеча. – Тот грех вы давным-давно искупили – это ясно с первого взгляда, стоит только увидеть, как вы несете его бремя. Простите себя, наконец.

Говоря все это, Мэри твердо верила в собственную правоту: ведь Библия учит прощать ближнего, дабы Господь мог даровать прощение всем и каждому. На миг ей показалось, будто Стэнтон вот-вот ударится в слезы, однако он лишь глубоко, тяжко вздохнул и запустил пальцы в волосы.

– Простить себя я не могу. Это все равно что снова бросить ее на погибель. Мне и без того никак не удается спасти ее – снова и снова, во сне. Каждую ночь вижу я, как она тонет, и…

У Мэри перехватило дыхание. Ей стало ясно, о ком идет речь, – о девушке, которую он любил, однако бросил с ребенком под сердцем.

– Понимаете, я думал взять ее в жены, – продолжал он. – И в тот самый день пришел ей об этом сказать.

Костяшки его стиснутых пальцев на глазах побелели, но в следующий миг он, разжав кулаки, повернулся к Мэри, словно бы в ожидании возражений.

– Так, значит, вашей вины в этом не было, – сказала она, хотя видела, что словами его не проймешь.

Отец рассказал, будто несчастная девушка утопилась из-за того, что Стэнтон ее бросил, но, видно, причина заключалась в чем-то другом. Тот человек, юнец из рассказа отца, на Стэнтона был совсем не похож. Как глупо… как могла Мэри, послушав его, усомниться в Стэнтоне хоть на минуту?

По земле перед ними пронеслась рябью тень одинокого облачка высоко в небе. Добрый знак… будто десница Господа коснулась долины.

Вновь двинувшись дальше, оба еще пару минут шли молча, вслушиваясь в негромкое журчание ручья и приглушенный далью шум лагеря. Стэнтон сжал ее руку, и сила его пальцев Мэри понравилась сразу же. На эту силу она могла положиться.

– Понимаете, Мэри, мне не дает покоя не только утрата и ее страшная смерть.

В ожидании продолжения Мэри не проронила ни слова.

– Когда все это произошло, я остался без денег, и податься мне было некуда. Репутации конец, работы никакой не найти, родные от меня отказались, понимаете? И все-таки мне не следовало…

Оборвав фразу на полуслове, Стэнтон сощурился, устремил взгляд на заходящее солнце. Солнце садилось все раньше и раньше, и, вспомнив об этом – о приближении осени, о неумолимом течении времени, Мэри невольно вздрогнула.

– Не следовало… что? – с замершим сердцем спросила она, боясь услышать ответ и в то же время нуждаясь в нем, нуждаясь затем, чтоб понять Стэнтона, и чувствуя, что Стэнтон нуждается в ее понимании ничуть не меньше.