Альбина Нури - Дорога смертной тени

Она помолчала, опустив голову. Стелла тоже не нарушала возникшей гулкой, опасной тишины.

– Он не мог уехать – все ждал ее, Лидочку свою. Теперь-то, говорит, жалеет. Видишь, просит узнать, как от дома избавиться – продать. Уехать хочет. Не могу, говорит, больше. А в те годы ждал…

Стелла еле дышала от волнения. Ей казалось, еще секунда – и она услышит что-то, после чего уже не сможет быть прежней. Есть вещи, которые передвигают что-то в твоей душе, открывают тайные врата, обнажают пустоты и глубины, и тогда внезапно оказывается, что ты все еще способен верить в страшные сказки.

Девушка хотела спросить, видел ли несчастный отец покойную дочь, но никак не могла заставить себя задать этот вопрос. Однако Евгения Ивановна словно подслушала ее мысли.

– Видел. Конечно, видел, – тихо проговорила она. – Лидочка приходила и говорила с ним, много раз за эти годы. Коля всякий раз пытался спросить, зачем она это сделала? Кто ее надоумил?.. Только Лидочка не понимала, о чем это он, понятия не имела, про что отец говорит. Для нее словно ничего и не было. Потом Лидочка исчезала, и он каждый раз заново хоронил ее. И умирал вместе с ней… А у меня больше сил не было видеть, как он мучается.

– Чего тебе надо? – вне себя от бешенства спросила Лина.

Она до того была зла на нее, что даже не испугалась появлению тетки, которая умерла больше десяти лет назад. Злость прогнала страх, как прогнала и жалость в тот день, когда тетя Оксана отправилась к праотцам. Все, что должно было остаться от нее в этом мире – жалкая кучка золы: тетка была кремирована.

Она почему-то очень боялась огня: сама мысль о пожаре наводила на тетю Оксану ужас. Именно поэтому Ангелина и решила ее кремировать. Какая насмешка судьбы: всю жизнь трястись при упоминании о возгорании и пламени, а в итоге поджариться, как курица в духовке! Лина надеялась, что тетка попала в ад и будет гореть в огне целую вечность.

Ангелина почти забыла об этой отвратительной женщине, которая считала своим долгом отравлять каждый ее день, превращая жизнь в бесконечную череду унижений. И вот теперь она снова влезла в ее мысли, в ее чувства и дела! Чего ради она явилась сюда? Или это еще одно испытание перед тем, как ей будет позволено увидеть Митю?

– Оставь меня в покое! Уходи прочь! – прошипела Лина.

Сидящая не пошевелилась, не изменила положения. Голова все так же опущена, плечи поникли. Ноги ее были босы.

– Пошла прочь! – Лина повысила голос.

– Ты убила меня, – глухо ответила тетка, не поднимая головы.

Голос ее звучал невнятно, словно рот был чем-то набит. Или будто на лице у нее лежала подушка.

– Ты все равно умерла бы! – с ненавистью выплюнула Ангелина.

Инсульт, который лишил тетку речи, обездвижил левую руку и ногу, должен был свести ее в могилу. Рано или поздно. Но лучше рано, чем поздно, верно? Так, по крайней мере, считала Лина.

Удар случился в субботу утром, и, если бы Ангелина вызвала скорую, Оксану Кольцову увезли бы в больницу. Подержали какое-то время, а после выписали, объяснив племяннице, как за ней ухаживать, что делать для восстановления. Лина тогда училась на первом курсе, ей и без того приходилось непросто, так еще понадобилось бы убирать за больной, стирать вонючее белье, менять подгузники, кормить беспомощную тетку.

Когда в то утро она подошла к лежащей на полу в кухне тете Оксане, то не почувствовала ни жалости, ни сострадания. Просто стояла и смотрела на эту колоду.

А потом ей на ум пришла мать. Но не та, которую она порой воскрешала в мечтах, не юная восхитительная королевна из старой сказки. А подурневшая, костлявая фурия с седыми неопрятными космами, сумасшедшая, будто мартовский заяц, мегера, которая часами рассказывала десятилетней дочери, как хорошо им будет всем вместе, когда они отправятся к мертвому отцу. Та, что стояла возле ее кровати, вглядываясь в лицо ребенка с диким, безумным торжеством. Стояла, сжимая в руках подушку.

Ангелина, не успев задуматься о том, что делает, побежала в комнату и схватила одну из теткиных подушек. Вот-вот она положила бы ее на одутловатое запрокинутое лицо, а сама навалилась бы сверху. Она так отчетливо представила, как трепыхается под ней ослабленное ударом грузное рыхлое тело, как тетка хрипит и корчится, а потом перестает сопротивляться, как безжизненно обмякает. Тетя Оксана была еще жива, а Лина мысленным взором видела ее мертвое пожелтевшее лицо, раззявленный, безмолвный рот, выпученные тусклые глаза – и такой она нравилась Лине куда больше.

Наверное, если бы она и сделала то, что так живо представила себе, никаких следов не осталось бы. И никто ни в чем ее не заподозрил бы. Да и как подозревать скромную, талантливую девушку в жестоком убийстве беспомощного, полуживого человека? Думать такое на бедняжку-сироту, которая перенесла уже столько ударов судьбы?

Но Лина не желала рисковать. Она постояла возле тетки еще несколько долгих минут, а потом пошла обратно в спальню и аккуратно положила подушку на место. Вернулась на кухню, сделала погромче радио, а дверь кухни прикрыла поплотнее. Если тетя Оксана вдруг примется стонать, соседи ничего не услышат. Разве что музыку.

Как позже выяснилось, беспокоилась она напрасно: никто ничего не слышал.

После Лина спокойно оделась и вышла из дома. Пошла в институт, отсидела три пары, а после отправилась в библиотеку, где пробыла до самого вечера. Она была примерной студенткой и часто пропадала в читальных залах.

Когда Лина вернулась домой, все было кончено. Могла прийти и раньше: как позже сказали врачи, смерть наступила часов в четырнадцать – пятнадцать.

Все кругом наперебой жалели несчастную девушку, которая потеряла единственного родного человека и рыдала не переставая.

– Тетя говорила, она не хочет, чтобы ее ели могильные черви… Бедная, бедная тетя… – сдавленным, потрясенным голосом говорила Лина, и в итоге добилась кремации.

Никому из подруг и знакомых ничего подобного Оксана Кольцова не говорила, но родственнице, само собой, виднее. А поскольку покойная всю жизнь скрывала свою неприязнь к Лине, а той просто некому было пожаловаться, то окружающим и в голову не могло прийти, какие отношения их на самом деле связывали.

Никому бы и не подумалось, что вечерами, оставшись одна, Ангелина кружит по квартире и речитативом повторяет глупый детский стишок:

– Я ни в чем не виновата! Ты все равно умерла бы! – повторила Лина и приблизилась к молчаливой фигуре, коснулась ее плеча.

Оно было каменно-твердым, совсем не таким, как при жизни. Тетка повела плечом, сбрасывая руку Ангелины, а потом плавно, как танцовщица, подняла руку и, по-прежнему не поднимая головы, поднесла ее к лицу Лины.