Александр Бушков - Царица темной реки

Ну, а картошкой, сами небось знаете, занимаются только четыре раза за сезон: посадили, пропололи, окучили, выкопали. Правда, была еще свиноферма, вот ее-то немцы опекали вовсю, даже расширили больше чем вдвое. Любили свининку, гады. Вот только получилось так, что после бегства немцев и нескольких дней полного безвластия народ свиней с фермы разобрал по домам, кому-то оборотистому досталось аж три, а уж по две – всякому (Деменчук говорил мне как-то: когда будут в скором времени воссоздавать настоящий колхоз, решено в политических целях всех свиней у народа назад не забирать, по одной на каждый двор оставить).

Болтали мы так, болтали (больше Катря болтала, а я больше слушал да на ее расспросы отвечал), а потом оба поняли, что темы для разговора стали подысчерпываться. А там и вовсе замолчали, так что я не спеша выкурил папироску. И тут Катря сказала:

– Отчаянный ты парень, Рыгор. Мало того, что рыбы наловил, так еще и при Алесе, сам рассказывал за столом, поблизости в речке плававшей. Или ты, может, знаешь что?

– Да ничего я такого не знаю, – сказал я, прекрасно поняв ее вопрос (у нас в Сибири, сами знаете, в каких случаях так говорят). – А что, при Алесе рыбу ловить нельзя? Что, она всякую животину, и рыбу тоже, любит и в обиду не дает? Вы, я уже знаю, даже речку перекрестили в Алесину. Сколько она меня видела, не показала, что ее мое занятие обижает или злит…

– Да не в том дело…

– А в чем? – живо спросил я, усмотрев шанс разгадать не дававшую покоя загадку. – Катрусь, раз уж начала, давай до конца. Что с рыбалкой не так? Ведь никто из ваших рыбу не ловит, и не купается, и лодку на реке не держит. Первый раз вижу, чтобы так обстояло с деревней, близ которой речка течет – рыбная притом, и для купания подходящая, и для плаванья на лодках… Ну, Катрусь?

Она колебалась – я видел в тусклом свете коптилки, наконец все же решилась:

– Понимаешь, Рыгор… Речка наша – дурное место. Вот тебе и весь сказ. Если понимаешь, конечно…

– Понимаю, – сказал я уверенно.

В самом деле, и по эту сторону Урала, и у нас в Сибири доводилось слышать о местах, которые местные считают дурными, опасаются и обходят десятой дорогой. Там, откуда я родом, таких мест и близко не было. И места таковые, я уверен – сплошное суеверие, оставшееся со старых времен, дедовы-прадедовы побасенки. А в страшные россказни, ходившие вокруг таких мест, я как-то не особенно и верил – ни разу не попадалось рассказчика, достойного доверия. Бабьи сказки, и всё тут, байки, какими деревенские любят припугивать городских. Я и сам в школе, в райцентре, в старших классах каких только баек не плел одноклассникам, особенно девчонкам, прямо намекая, что иным случаям сам был натуральным очевидцем (райцентр, где я последние два года проучился в школе-интернате, стоял посреди большого безлесья, а наша деревня, отстоявшая километров на восемьдесят, – на окраине таежного массива). И ведь некоторые всерьез верили!

Я даже ощутил легкое разочарование оттого, что загадка разрешилась так просто – очередное «дурное место», изволите ли видеть. Даже и скучно чуточку. И тут же спохватился, ухватившись за явную несообразность.

– Постой, Катрусь, – сказал я. – Что-то тут концы с концами не сходятся. Ладно, река – дурное место. Бывают такие, наслышан (не стал добавлять, что сам я в них не верю). – Но рыбку-то ты сегодня уплетала за обе щеки и ушицу нахваливала… Нескладушки получаются, как хочешь.

– Ох, Рыгор… – вздохнула Катря и продолжала тоном взрослой женщины, удрученной непонятливостью карапуза-несмышленыша: – Это ж две разные справы [8]– река и рыба. Река – одна, а рыба – совсем другая справа. Вы – люди здесь чужие, военные, сегодня здесь, а завтра за тридесять земель. Для вас рыбалка, смотришь, и обойдется. И ведь обошлась же…

– Ах, вот какие здесь тонкости, – сказал я. – Буду знать. Выходит, и второй раз смогу пойти порыбачить?

Я не стал уточнять, что вторая рыбалка часиков через несколько как раз и состоится – разве что без меня и не вполне обычным способом.

– Мусить [9] Мусить – может. , и можешь, – сказала она, подумав. – Там, где раз обошлось, может и второй раз обойтись. А может и не обойтись, чтоб ты знал. Дурное ж место…

– Меня дурными местами не запугаешь, – ответил я без всякой рисовки. – Повидал, ага. Было такое место, ты о нем наверняка и не слышала, называется – Курская дуга. Вот уж место – дурнее некуда. Был я там. И ушел не просто живым и целехоньким, а даже с орденом. И еще парочку дурных мест прошел без всякого для себя ущерба.

И ведь не врал нисколечко. Знаете, что самое смешное? Ага, смешное, если разобраться. За три с лишним года войны два раза легко ранен, и оба раза не в крупных сражениях вроде Курской дуги, а в относительно мелких боях. То ли смешно, то ли чуточку обидно – словно кирпич на тебя с крыши упал. На Курской дуге, правда, горел – но мы все благополучно выскочили и успели первыми перестрелять экипаж нами же подбитой «Пантеры». А вторую «Пантеру», ту, что нас подбила, подожгла случившаяся рядом «тридцатьчетверка», и она не успела нас из пулемета срезать, как явно собиралась, разворачивалась уже…

Катря подумала немного и заключила:

– Я так понимаю, это все были ваши военные дела? Ну вот, а тут совсем другое, обернуться может и так и этак…

– Как говорится, не умирай прежде смерти, – ответил я, и тут в голову пришла совершенно другая мысль. – Слушай, Катрусь… А как же ваша Алеся дурного места не боится? Столько времени на речке проводит, что и речку в честь нее перекрестили? – И постарался как можно точнее передать ее интонацию: – А может, знает что?

– Да просто она такая… отчаянная, – ответила Катря, определенно помедлив. – Вот и сходит с рук многое…

– Ну, значит, и мне сойдет, когда пойду второй раз рыбачить, – заключил я. – Я ведь тоже отчаянный, верно тебе говорю. Дурное там место или нет, а рыбалка отличная…

– Давай про что-нибудь другое, повеселее? – предложила Катря. – Все вы отчаянные, пока жареный петух в темечко не клюнет… Нет, правда, давай про веселое? Послезавтра на деревне свадьба. Первая свадьба с мая сорок первого. Стефа Бобренок такая счастливая ходит… – В ее голосе явственно прозвучала грусть. – Алесь Гнатюк с войны насовсем вернулся, жив‑здоров, хоть руку и оторвало. У них еще перед войной любовь была…

– Знаю, – сказал я. – И у Бобренков, и у Гнатюков наши стоят. Они и рассказали – и про свадьбу, и про Алеся. Преувеличиваешь, Катрусь. Всю-то руку ему не оторвало…

Действительно, рассказали ребята. Алесь Гнатюк все три с лишним года войны прошел сапером, дважды был ранен легко, а вот в третий… Во время артобстрела срезало осколком кисть левой руки, как ножом. Конечно, списали вчистую. И вернулся в деревню, как только культя зажила. Повезло Стефе, довоенной его юношеской любви.