Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Господи! — произнёс Скоблев и заорал.

Кира потеряла сознание.

За обеденным столом собрались все члены Кириной семьи, были здесь и Андрей с любовницей, и Галя с женихом. Мама доставала из чана куски мяса, бросала в подставленные алюминиевые миски.

— Наша доченька, — сказала мама.

— Пушистик, — добавила сестра и впилась в бедренную кость, высасывая горячее содержимое.

Кира вскрикнула и очнулась. Кровь успела подсохнуть на её ногах. Крови было много, но боль утихала. По крайней мере, Кира могла самостоятельно встать. Скоблев лежал рядом. На его лице застыла удивлённая гримаса. Густые каштановые волосы врача были содраны вместе со скальпом и висели на ниточках кожи, как парик-накладка. Череп напоминал орех, который потёрли об асфальт. Он был стёсан, в дырах виднелся мозг. Словно кто-то свесил врача с гоночного болида и прочертил его головой тормозной путь. Затылок отсутствовал вовсе.

Киру вырвало желчью. Цепляясь за стены, она вытащила себя в коридор.

«Боже, помоги мне проснуться!» — подумала она.

В дверь позвонили. Кира повисла на дверной ручке, повернула защёлку и оказалась в мужских объятиях.

— Я пришёл сказать, что завтра утром мы уезжаем, и…

Гордей запнулся.

— Что случилось? Ты вся в крови!

Кира молча показала в сторону комнаты.

— Его убили, убили…

Гордей, хмурясь, пошёл по коридору.

— Нет, нет, стой, не надо!

— Это что, розыгрыш?

Что-то длинное, белое, вылетело из-за кресла. Петлёй накинулось на парня. По-кошачьи потёрлось о его ошарашенное лицо. Всего лишь нежное касание, но оно слизало лицо Гордея, срезало, легко, как бритва. Из дырки на месте носа хлынула кровь. Рот, лишившийся губ, раскрылся, но крика не последовало. Вторым касанием белёсая тварь вырвала горло Гордея. Забрызгивая стены, парень повалился навзничь. Ступни его дёргались в чечёточном припадке, пальцы цеплялись за ковёр. На груди восседало то, что пятнадцать дней вынашивала в себе Кира.

Тело червя (пяти? десяти метровое?) состояло из колец, и было толще верёвки. Его венчала головка, размером с детский кулачок. Острые хитиновые лепестки окружали головку несколькими рядами. На глазах Киры проклёвывались новые шипы, тело удлинялось, раздвигая кольца. Вдруг головка остановилась, лепестки втянулись внутрь. Влажный ротик открылся посреди белой безглазой мордочки.

Цепень соскользнул с Гордея, плавно пополз к онемевшей Кире.

Её ноги, как в кошмаре, приросли к полу, и она могла лишь смотреть.

Дитя ткнулось в голень, мокрое, гладкое, беззащитное, если не знать о спрятанных до поры шипах. Осторожно поползло вверх, обвивая.

Кира не кричала. Опустив голову, она следила за передвижениями червя, и внутреннее чутьё подсказывало ей, что червь не собирается её убивать. Он окольцовывал бедро матери аккуратно, почти ласково.

«Ты знаешь, кто я?» — спросила Кира беззвучно.

Цебень обвил её талию. Кира вздрогнула: щекотно! Белое тело замерло, давая отдышаться, и продолжило ползти. Крест-накрест оно спеленало грудную клетку, свесилось на плечо.

Кира вытянула руку, позволяя червю круговыми движениями оплести её.

Цепень был лёгким и прохладным.

«Ты знаешь», — сказала Кира. Слеза потекла по щеке.

Головка легла в раскрытую ладонь, потёрлась, как ребёнок, принимающий удобную позу для сна. Застыла.

Кира постояла минуту, укачивая гельминта. Потом очень медленно подошла к Гордею. Ступни парня всё ещё дёргались и мелко стучали кедами по полу. Свободной рукой Кира ощупала его карманы и нашла то, что искала.

В комнате зазвонил телефон.

Сестра… Мама…

Ей вдруг ужасно захотелось поговорить с ними, послушать истории про племянников, поесть торт. Да, калорийный торт, кушать так, как она любила в детстве, засунув нос в крем.

«Наш пушистик опять перепачкался!»

— Прощайте, — сказала она звонящему телефону, своей прежней семье.

И покинула квартиру.

Во многих окнах ещё горел свет, но двор был пуст.

Босая, одетая в одну лишь футболку, с окровавленными ногами-палочками, девушка-мать, дама червей, шла по тропинке, вытянув перед собой руку.

Поодаль шатра стояло несколько работников, но Киру они не заметили. Девушка вошла в зверинец.

И зверинец ожил.

Ламы испуганно отпрянули вглубь загона, обезьяны заголосили, повиснув на решётке. Гиены носились по кругу, ехидно скалясь. Понимая, что служащие явятся на шум, Кира ускорила шаг.

Ханна вышла из темноты грациозной тенью и посмотрела сквозь прутья. Крик вырвался из её пасти, гневный рёв.

— Сейчас, — сказала Кира и вслепую нашла нужный ключ. Встала на цыпочки.

Кто-то окликнул её сзади:

— Что вы делаете, вы с ума сошли?

Червь проснулся, вскинул голову.

— Всё хорошо, — сказала ему Кира. — Мы успеем.

Замок щёлкнул, и девушка отодвинула решётку. Животные, будто обезумев, метались в вольерах, фургоны раскачивались, а она стояла, протянув Ханне свой дар.

Тело гельминта напряглось, голова взлетела и оперилась бритвами лепестков. Кира стиснула извивающегося червя в кулаке.

Пума прыгнула, вытянула изящное тело в ночном воздухе.

Последнее, что Кира подумала перед тем, как зубы Ханны сомкнулись на её руке, было:

«Совершенство!»

Грозовая туча, тяжёлая, с чёрнотой в утробе, преследовала Вадима от Курской области. Она двигалась хищной касаткой, не отставая от его автомобиля, словно гналась за мелкой рыбкой. Руслом служила федеральная трасса М-2 «Крым», она же Е105 на европейских картах, она же — бывшая Е-95.

Вадим выехал из Киева ранним утром. Он планировал добраться до Москвы, опередив сумерки и предрекаемый синоптиками дождь. Но у таможни были свои планы. Пасхальным подарком всем водителям стала семичасовая пробка. Украину Вадим покинул после полудня.

Под Курской дугой его поджидала туча.

Сорок лет назад Всесоюзный Минтранс проложил «Крым» в обход населённых пунктов, дабы сделать трассу действительно скоростной; за окнами Вадимовой «Шкоды форман» мелькали реки, холмы, острова рощиц, посёлки.

Некоторые сёла представляли собой скопление роскошных коттеджей, в других полным ходом шло строительство. Третьи же производили угнетающее впечатление.

Вадим подметил: если название села написано на белой табличке — село живое, если на синей — вымирающее. В таких полумёртвых, а то и вовсе заброшенных местечках, запросто можно было снимать отечественный фильм ужасов.

Прогнившие за зиму крыши, покосившиеся срубы. Мрачные избы, мечтающие о горожанине, который бы выкупил их, заново облицевал, вернул былую стройность.

В прошлом, 2005 году, Вадим отметил двадцатипятилетний юбилей. Коренной киевлянин, он бережно хранил память о детстве, проведённом на лоне природы, в маленьком тульском городке. Не каждый его ровесник был способен испытывать сочувствие к закопанным в бурьяне домишкам. Вадим искренне жалел эти сёла, как жалел бы брошенных стариков.