Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Мне надо позвонить, — сказал Тимур вечером, переодевшись из костюма в джинсы. — Я выйду на улицу, ага?

— Звони отсюда. Я не буду подслушивать.

Если бы я писала это в скайпе, вместо точки поставила бы смайлик — робкую улыбку. Вместо этого пришлось по старинке изображать эмоцию на лице.

— Не, там по работе всякое, я лучше выйду…

Через пять минут я накинула плащ и вышла за ним, не признаваясь самой себе в желании подслушать, убедиться, что он говорит о поставках мебели, тайнах выдвижных полок и комплектации кухонных уголков. Тимур сидел и разговаривал в машине, лицо у него было нахмуренное, он дергал уголком рта и жестикулировал. Мне не было слышно, о чем он говорил, а по губам читать я не умела и не хотела, чтобы он меня заметил.

Мы поужинали в техасском гриле, муж все время подливал мне вина и заказывал еще.

— Красное, под мясо, хорошо же!

Мы много смеялись, обсуждали Даньку, Францию, мебель и еду.

— Я хочу на работу, — сказала я. — Надоело дома сидеть. Лариска обещала с шефом поговорить, меня могут обратно взять. Ну и деньги…

— Деньги, деньги. «Всего шесть букв, а какая в них сила», — с невеселой усмешкй процитировал Тимур.

В номере он помог мне раздеться и уложил спать, а сам сел работать с документами. Я смотрела через комнату на его красивое лицо в желтом свете лампы, руки с длиными пальцами и твердо решила дождаться, когда он закончит, и посягнуть на его добродетель. Но он работал сосредоточенно и долго, а я была слишком пьяна.

Утром мы вместе позавтракали. Когда Тимур пошел в душ, я попыталась влезть в телефон, но он поменял пароль, и я не смогла его угадать.

— Завтра вместе погуляем, — сказал муж, высаживая меня на остановке в центре города. — Я надеюсь сегодня все вопросы порешать. А сегодня, — он посмотрел на часы, — у тебя полдня на разграбление города. В шесть будь здесь. Ты часы-то перевела на местное время?

Я бродила по узким улочкам среди ярких домов с цветами на подоконниках, равнодушных французских кошек, много курящих аборигенов и кучек собачьего дерьма на старинной брусчатке. Сувениры, как и везде, были неприлично дорогими и сделанными в Китае, пороховниц не продавали.

Свернув в крохотный переулок, я оказалась перед темноватой витриной, полной странных и очень старых предметов. Сквозь толстое стекло на меня с пыльной ненавистью смотрела голова страуса, рядом стояла высокая ваза с лепниной, натюрморт с окровавленными фазанами в золоченой раме и серебряное блюдо с гербом, согласно подписи на ценнике, самого Симона де Монфора.

— Пороховница! — тихо воскликнула я. — Вот где я тебя найду!

В ломбарде было тепло и пахло старым временем, потом и сладким табаком. Пожилой хозяин-араб оценивающе на меня взглянул, кивнул и продолжил курить кальян и смотреть на маленьком телевизоре на прилавке «Крепкий орешек» с французскими субтитрами.

В магазине было много странных предметов, суть и назначение многих из них уже затерялись в потоке времени. Что вот это такое, на длинной ручке? Глазовыколупывательница или ржавая ложка для старинного мороженого? Что держали в этом кисете, похожем на мошонку старого ослика? Табак? Деньги?

Я положила мошонку на стол и сняла с полки зеленый чемоданчик, почти формата А4. Он был отделан мягкой кожей, внутри крышки крепилось зеркало на ручке и щетка для волос, а в основном отделении лежал тонкий журнал — титульный лист был вырван, первые несколько страниц покрыты мелкими нечитаемыми закорючками, остальные — пусты.

«Несессер» — я вспомнила слово, которым такие штуки назывались. Я смотрела на него и понимала, что мне нужно его купить. Мне редко хотелось каких-то определенных покупок, за исключением книг или настольных игр, но пару раз в жизни у меня уже бывало такое чувство — что мне обязательно нужно получить вот эту вещь. Так когда-то я увидела в магазине платье цвета летнего вечера, которое стоило две моих зарплаты. В магазине оно было одно, поэтому я срочно заняла денег у мамы и потом три месяца ела доширак и яблоки, бесплатно собранные на Ларискиной даче. Надев это платье, я познакомилась с Тимуром — он потом говорил, что заметил вначале именно его удивительный, глубокий цвет, потом — летящие линии, потом — меня внутри платья. С тех пор, как родился Данька, мне ни разу не удавалось в него влезть, оно висело в шкафу сброшенной кожей, лепестком прошлого цветения. Иногда я открывала створку и прижималась лицом к гладкой ткани.

Мой французский был рудиментарен, а продавец говорил на нем совсем с другим жутким акцентом. Да, прекрасный несессер, стоит каждого цента своих двести евро. Начало двадцатого века, очень ценная вещь, сто восемьдесят и точка. Местный старик умер, осталась большая квартира, полная старого хлама — но эта вот вещь отличная, меньше чем за сто пятьдесят отдать никак.

— Тим, прости, я себе сувенир купила, — сказала я вечером виновато. — Дороговато для старой фигни, целая сотня. Но мне очень надо было.

Тимур осмотрел покупку без интереса, кивнул.

— Нормальная старая фигня, — сказал он. — Слушай, Танюш, прости, но завтра ехать надо, не выйдет по городу погулять. Я замок хотел тоже посмотреть, но вот так… вызывают. Билеты в аэропорту поменяем, они у нас «гибкие», в течение дня улетим… Ну не расстраивайся, а?

За ужином я целенаправленно не пила, а когда вернулись в номер, прижалась к нему, потянулась поцеловать.

— Тань… погоди… мне позвонить надо…

— Завтра, — сказала я, слыша мольбу в своем голосе. — Пожалуйста, Тим… Ты мне нужен.

Он сдался, ответил на мой поцелуй, устремился ко мне. Через несколько минут его телефон зазвонил, я повернула голову, но Тимур потянулся и сбросил его на пол.

— Неважно, — сказал он, — перезвонят.

Я уснула на его плече, вдыхая его запах, не в силах двинуться с места, а проснулась на другом конце кровати, одна. Часы на стене светились мягким синим светом и показывали час ночи. Тим улыбался во сне. Я придвинулась поближе, положила руку ему на грудь и поцеловала смуглое плечо.

— Лариска моя, — пробормотал он, не просыпаясь, и сжал мою руку своей. — Ларочка…

Первые полчаса я лежала, замерев, как кролик перед гадюкой, боясь пошевелиться, пытаясь убедить себя, что мне послышалось. Следующие полчаса я дрожала — сквозь меня будто катились волны горячей ртути, тяжелые, раскаленные, ядовитые. Каждое опоздание Тимура, каждая ремарка Ларисы, каждый взгляд через стол в компании, улыбки, жесты были как кусочки пазла, собрав который, я увидела себя — нелюбимую, подурневшую, дважды обманутую. Я вылезла из кровати и на подгибающихся ногах, по стеночке, дошла стола, включила лампу — с вызовом, пусть муж проснется, чтобы я могла вцепиться ему в лицо.