Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Я закопала доставшийся мне кусок Виктора Агоштона в глубине сада, за большим кустом, отметила место приметным белым камнем и под настроение бегала туда справлять нужду.

Дни покатились как обычно, как будто ничего не изменилось. Я готовила мужу и сыну завтрак, целовала Тиму в прихожей, смотрела в окно, как он выруливает со стоянки во дворе и уезжает. Отводила Даньку в сад, а потом садилась перед несессером, расчесывала волосы щеткой Мари-Луизы и смотрела в ее зеркало. С каждым днем глаза мои казались все светлее, и я все больше понимала в ее коротких записях — нечитаемой скорописи на смеси французского и венгерского.

« Зачем ты подвергаешь себя унижению? — спрашивала она меня. — Почему ты ничего не делаешь? »

— Потому что боюсь, — говорила я. — И надеюсь, что все окажется большой ошибкой. И мне ничего не надо будет делать. Когда мои родители развелись, я очень страдала и не уверена, что до конца их простила. Как я могу так поступить с Данькой? Как?

« Зачем тебе развод? Ты же знаешь, чего на самом деле хочешь… »

Второй раз меня продал отец — на этот раз задорого, но опять не спросив моего согласия. К двадцати годам я стала очень красива и на мне пожелал жениться Пьер Равель, дважды вдовец и однажды банкир.

— Он возьмет тебя без приданого, — говорил отец, набивая трубку табаком и не глядя мне в глаза. — Подумать только, каким это будет финансовым облегчением для семьи…

Пьер был толстым, грубым, волосатым. Он купил большой особняк «для нашей большой семьи» и стал ждать от меня приплода, не зря же женился на молоденькой. Дом мне нравился, муж — нет. В обществе мне с ним часто бывало стыдно, наедине в гостиной — скучно, а в спальне — противно. У него была большая коллекция порнографических дагерротипов, он любил отпускать на вечер всю прислугу и разыгрывать со мною сцены с этих снимков.

Он был верен мне чуть больше года, затем вернулся к своим прежним привычкам — бордели и заезжие танцовщицы. Мне не было жалко его толстого, перевитого венами la bitte, но я боялась венерических заболеваний и испытывала отвращение от мысли, что муж касается меня руками, которыми трогает других, грязных женщин…

…Через два месяца я получила письмо от Пьера — он писал, что бросает меня ради одной из своих шлюх, уезжает с ней в Италию, а меня больше не желает видеть. К этому времени моя беременность была уже заметна, люди жалели меня и не задавали лишних вопросов. Да и тех, кто хорошо знал Пьера, такой его поступок не особенно удивил.

Раз в неделю я, как и раньше, отпускала всех слуг и оставалась в особняке одна. Я зажигала свечи в подсвечнике и спускалась в оббитую цинком кладовую, ключ от которой был только у меня. Я подолгу сидела в кресле-качалке рядом с Пьером, с интересом наблюдая за изменениями в его теле. Он смердел не так уж сильно — в подвале было прохладно и сухо, предыдущие хозяева оборудовали его для хранения запасов, и, похоже, в рассказах о свойствах цинка было много правды. Иногда я разговаривала с мужем, находя его в теперешнем состоянии куда более приятным собеседником, чем раньше.

Наш сын, Карл, родился так тяжело, будто хотел отомстить мне за отца. Я измучилась и потеряла много крови. Младенец лежал в колыбели рядом со мной и издавал странные пищащие звуки, которые меня раздражали. Молоко у меня, к счастью, не пришло, и доктор предложил попробовать «растворимую смесь Лебига для здоровья младенцев». На коробке толстый и румяный малыш тянулся к бутылке с соской, а снизу за ним завистливо наблюдал большой серый кот. Я разводила смесь водой и давала ребенку каждые четыре часа, как рекомендовал в инструкции месье Лебиг. По большому счету, мне было все равно, выживет ли Карл, но я затратила много сил и труда, его рожая, и не дать ему шанса казалось растратой. Я использовала кипяченую воду, а не грязную, которая наверняка бы быстро избавила меня от радостей материнства. На ночь, впрочем, я добавляла в бутылку бренди, чтобы Карл не квакал, просыпаясь, и не будил меня.

— Ну, что у тебя нового? — спросила я Лариску. — Рассказывай. На личном фронте как?

Она пожала плечами, отпила кофе, промямлила неубедительно: ну есть один, посмотрим.

— Женатый, что ли? — спросила я, изображая невинное, неосуждающее любопытство.

— Вроде того, — вздохнула Лариса. — Все сложно… Ты, Тань, кстати, хорошо очень выглядишь. Похудела, осунулась. И глаза совсем иначе блестят. Молодец!

От нотки снисходительного удивления в ее голосе я очень захотела вцепиться ей в морду.

Я купила веб-камеру, поставила ее на запись на кухне, откуда Тимуру нравилось звонить, и стала ждать. Через неделю, анализируя видео по кадрам, я узнала пароль к его телефону.

— Ура! Бассейн! — кричал Данька, и бежал сломя голову по скользким плитам к воде, а мы спешили за ним из семейной раздевалки и кричали, чтобы он не бежал. Я представляла, как он поскальзывается и грохается спиной на кафель, и у меня самой мороз шел по позвоночнику.

— Буду мырять!

— Мыряй за ним, — велела я Тиме, — я наши вещи все отнесу в шкафчик…

Тимур кивнул и бросился к бассейну. Я закрылась в раздевалке и просмотрела его телефон, чувствуя, как превращаюсь в лед. Превращаться в лед было больно.

Смски — «я люблю тебя», «не могу уснуть, думаю о тебе» и «хочу тебя прямо сейчас» выжигались на мне огненными письменами. Там были фотографии — селфи их прижатых друг к другу лиц, снимки их прижатых или готовых прижаться друг к другу тел. А на заставке по-прежнему невинно улыбались мы с Данькой — счастливые лица, его пятый день рождения, торт в виде Губки Боба.

Я надела купальник, отнесла вещи в шкафчик, закрыла его на замок и вышла в бассейн. Тима помахал мне рукой и с криком исчез под водой — на него, рыча, нападала огромная, не очень хорошо плавающая акула и терзала его плоть.

— Мама, прыгай, будешь китом! — позвал меня Данька.

Я улыбалась так старательно, что у меня заболели уши.

« Впусти , — говорила Мари-Луиза, — впусти меня. Сама ты не справишься. Они причинили тебе зло, а зло должно быть наказано ».

Она скрывала от меня свое полное имя, но однажды я увидела, как оно отразилось в зеркале несессера, когда она в задумчивости написала его на странице журнала. Она бросила на меня испуганный взгляд, вырвала страницу и сожгла ее на пламени свечи, поворачивая, чтобы быстрее горело.

Муаран. Ее звали Мари-Луиза Муаран.

Гугль знает почти все и переводит с любого языка. Когда я узнала, кем она была, когда я нашла отголоски старых легенд о красивой богатой женщине в подвале, полном мертвецов, я испугалась. Но было поздно, ведь я уже впустила ее.