Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Они проехали мимо больших новых гостиниц, выстроенных в форме башен из кубиков или поставленных на основания балалаек. Мимо старых советских санаториев с ухоженными тенистыми садами и сколотыми или отвалившимися аббревиатурами на фасадах.

Наконец они остановились возле уходившего в глубину дворов большого сада без забора, начинавшегося сразу от дороги. Сад был заросший, диковатый и очень красивый в сочном предвечернем свете.

— Следуйте же за мною, прекрасные дамы, я провожу вас в апартаменты, — сказал хозяин пансионата, дядя Миша, припарковав машину прямо под большой яблоней и почти уперев бампер в морщинистый старый ствол.

Дядя Миша с мамой шли впереди, он возбужденно что-то рассказывал и объяснял. В машине он сильно жестикулировал, но сейчас руки у него были заняты чемоданами, поэтому он кивал и дергал подбородком. Хохолок черно-седых волос на его макушке подпрыгивал, как одна из веселых марионеток в кукольном театре в Краснодаре. Они там останавливались по пути к морю, и кукольный театр был маминой идеей. Марешка бы с большим удовольствием сходила в кино, или, на худой конец, в оперетту.

— Мам, ну какие куклы, мне уже одиннадцать лет! — говорила она снова и снова.

— Тем более! — отвечала мама. — Детство уже почти прошло, еще немного — и не успели бы!

Они сидели в третьем ряду, мама хлопала и смеялась до слез, и сама казалась лет пятнадцати. Марешка потихоньку гладила маму по руке и очень радовалась, что они пошли смотреть на кукол.

Дядя Миша жил в большой мансарде с выходом на крышу, единственной симметричной части большого здания пансионата.

Строили в ранних девяностых три большие семьи, заложившие дом вместе, а потом продолжавшие строительство по мере притока денег и новых идей. Строили хаотично, без особенных архитектурных согласований, лет пятнадцать, а потом продали получившееся странное здание дяде Мише и разъехались в разные концы земного шара.

«Концы шара — странное выражение, — думала Марешка, стоя на крыше с дядей Мишей и глядя, как кружит в синем небе голубиная стая. — Шар ведь бесконечный, что внутри, что снаружи».

— Как летят, а? — кричал дядя Миша, и его полное лицо светилось совершенно мальчишеским счастьем.

Голубей он держал около двух десятков — белых, серых, пестрых, и трех тропических, черных, как ночь, с красными пуговичными глазами. Эти летали отдельно от остальных, выше, держа в полете почти идеальный треугольник. Мужик на рынке, продавший их дяде Мише, говорил, что это птицы редкой породы «белдам».

— Да откуда ж я знаю, что белдам значит, Маришка, — говорил дядя Миша, бросая голубя вверх и прищуриваясь, когда птица, хлопая крыльями, взмывала в синее приморское небо. — Но птицы отличные, высоколетные, я не нарадуюсь.

— Марешка, — поправляла его девочка, но он не слушал, подставлял лицо небу и солнцу, следил за птицами, как будто видел сейчас то, что они видели, с ними летел ввысь, позабыв про большой волосатый живот над спортивными штанами и выбитые пробки в комнатах, где жили Марешка с мамой.

Мама очень нервничала — у нее оставалось зарядки ноутбука всего на час, а ей еще надо было закончить проект по работе и позвонить по скайпу дяде Сереже. Марешка напомнила дяде Мише про пробки.

— Да там делов-то на пять минут, — отмахнулся тот. — Успеется. Почему мама твоя «дядям» каким-то звонит? Где отец-то твой, Маришка?

Марешка привычно вздохнула.

Папа пропал три года назад. Ушел на работу и не вернулся. Никто не видел его с тех пор и ничего не знает. Мама трижды ездила на опознания, возвращалась бледно-серая, много плакала, но тела были чужие. А папа исчез, будто нашел в стене перехода в метро маленькую зеленую дверь и ушел сквозь нее в таинственный сад, а дверь тут же заросла плющом, и теперь ему никак оттуда не вернуться…

— Ох ты и фантазерка, Маришка, — сказал дядя Миша, наконец опуская глаза на девочку. — А он что… работа была опасная, или денег много?

— Нет. — Марешка пожала плечами. — Он был инженером-металлургом. Зарабатывал обычно. Читать любил — детективы там, фантастику. Головоломки делал из проволоки. У меня одна есть, я ее никак сложить не могу.

— Иди погуляй, — сказал дядя Миша, вздыхая. — Я сейчас голубей загоню и починю пробки ваши.

Марешка пошла бродить по саду. Она уже весь его разведала — хоть он и был большой, но она была отличным исследователем.

В старой яблоне у дороги, где дядя Миша парковал машину, было дупло, в котором жила беличья семья. Марешка вчера просидела на скамейке напротив дерева битых три часа, ей хотелось дождаться и сосчитать белок, но они были еще упрямее, чем она (мама бы удивилась, что есть на свете такие особи) — так и не показались.

В большой липе тоже было дупло, но там жили осы — если приложить ухо к дереву с другой стороны, можно было услышать низкое, как дрожь, гудение. Ос Марешка считать не хотела, и встречаться с ними — тоже.

За кустами, со стороны соседского забора, был забит досками старый колодец. Между досками были щели и в них можно было увидеть (или представить) черную воду далеко внизу.

— Говорят, местные мальчишки-живодеры там топили кошек, — сказала Марешке грустная восьмилетняя Оля — её семья жила здесь, в пансионате, уже больше недели. — А потом призрак черного кота стал ночами выходить из стен и пить их кровь. А родители им не верили, пока мальчишки не умерли в страшных мучениях. Тогда смотрят — у них дырки от кошачьих зубов по всему телу и крови в жилах вообще нету. И их тела сбросили в этот колодец, чтобы задобрить убитых кошек, а сверху новые доски набили, крепкие, видишь?

Оля шмыгнула носом и потопала обратно в дом. Ей приходилось помогать родителям — два года назад, в порыве увлечения куклами, она выпросила у них «братика или сестричку». Родилась тройня, и Олино беззаботное детство быстро полетело под откос в вихре кормлений, младенческих колик, постоянного родительского раздражения, смены подгузников и ночных побудок в три глотки.

— Сейчас они уже гораздо лучше ночами спят, — сказала Оля. — Скажи спасибо.

Олино семейство жило через стенку, так что основания для благодарности действительно имелись. Самый большой номер пансионата стоял закрытый, несмотря на сезон, а на первом этаже жила балерина на пенсии Любовь Ивановна со своим сыном-инвалидом Васей.

Вася был умственно отсталый и почти не двигался, сидел в кресле на веранде, куда мать его выкатывала утром, жмурился на солнышко. Он был взрослым, но очень маленького роста, пожалуй, если бы он встал на ноги, то оказался бы одного размера с Марешкой. У него была большая голова и лицо прекрасного принца из диснеевского мультфильма — прямой нос, зеленые глаза, крупно вылепленные губы. Марешка чувствовала от этого раздражение, как будто такая красота пропадала на Васе почем зря, а могла бы составить счастье какого-нибудь другого, нормального человека, который бы ее носил и радовался.